Лымарь, не в пример Лепову, тощий и невзрачный на вид, но неожиданно бойкий мужик, работал до пенсии столяром-стекольщиком на кондитерской фабрике. Лепов же трудился в колхозе.
Лымарь принес из сарая два огурца.
— На, — протягивает он огурец Лепову.
Тот качает головой и встает, а Лымарь откусывает огурец и жует.
— Чего только нету, — начинает раздумчиво Лымарь, стряхивая с рук капли. В это время оглушительно ревет снова баржа на реке, и кажется, что звук, расширясь, распирает небо, и оно вот-вот рухнет, расколовшись на куски. Когда сигнал, удалившись, гаснет, Лымарь встает и направляется в сарай опять за огурцами.
— Не буду, — говорит Лепов.
— Чего? — удивляется Лымарь. — Не будешь? Как же так?
Он садится на лавку, достает платок и трет им лысину.
— Ты, Тихон, слыхал, как в Японии?
— А что в Японии, Иван? Огурцов нет тама?
— Как так нет? — удивляется Лымарь.
— Вот я и говорю: как так? Хотя, с другой стороны, то ж в Японии, Иван?
— Ну так что же, что в Японии… что там — не люди? Принцип ты наш не знаешь в политике. Если б это, скажем, какая-нибудь Турция, а допустим, и Иран — другое дело.
— Так получается, что в Японии огурцов нет? — смотрит Лепов на Лымаря. — Говоришь, нету?
— Может, и нету, а я не об этом.
— Так не знаешь?
— Не знаю.
— А чего ж меня путал?
— Нет, ты меня, Тихон, путал.
— Нет, ты меня…
Убедившись, что не поняли друг друга, они рассмеялись. В церкви начинают вызванивать, и чистый звук, кажется, хлопьями падает с неба на голову.
— Я вот про Японию, — начал опять Лымарь. — Ты один огурец не хочешь, прости господи, сожрать, а там, передавали по транзисторну, да и сын говорил, что трехлетний мальчонка съел сто тридцать восемь блинов. Во как!
— Ну, — качает головой Лепов, — сто тридцать всех восемь, говоришь, ну?
— А что, никак невозможно?
— Это у них там, думаю я, реклама, — тихо возражает Лепов и, наклонясь к Лымарю, пучит на него глаза. — Необдуманная сенсация!
— Это у них запросто — продажа рекламы, — подтверждает Лымарь, вытирая лысину. — Я бы тебе и не такое сказал… Но больно уж жарко.
Они некоторое время молчат. Со свистом над головами проносится самолет, кажется, что кто-то большой и сильный рвет жесткий воздух на куски. Лепов смотрит на небо. Ему кажется, что небо, такое сейчас уютное, создано специально для того, чтобы было тихо, спокойно, а тут на тебе — самолет все портит.
— О чем думаешь-то? — спрашивает Лымарь. — Вот как много всего на свете.
— Чего?
— А всего. И не сочтешь, а кажется, что и планета не очень-то большущая, а? Что на это скажешь?
— Как так? — удивляется Лепов, оглядывает небо, чтобы убедиться, что это не так, и тихо смеется, убедившись в этом. — Ого, махонькая, ого! Как так?! С чего это?
— А так, — не унимается Лымарь. — Это, я скажу тебе, только кажется, что она большая, а если сверху на нее глянуть, да еще издаля, то вот какой будет, с бублик.
Лымарь показывает пальцами круг.
— Издаля — это другое дело, — соглашается Лепов и шумно вздыхает, — на нас-то и на внуков наших хватит. А?
— Да не об этом я, — перебивает его Лымарь. Они некоторое время смотрят друг на друга, точно стараются понять, о чем идет речь.
— Странный ты, — качает головой Лымарь и хитро улыбается.
— Почему это странный?
— Да потому.
— Да отчего же потому?
— Да как же не потому, когда иначе не может быть.
— Фу-ты, — разочарованно говорит Лепов, — а я думал: ты странный. Ведь ты о планете начал.
Лымарь отодвигается в глубь тени, покашливает, рассматривает свои руки и тоскливо глядит вверх.
— Вот ты говоришь, я начал, — заговаривает он. — А известно ли тебе будет, что одна муха, ежели ее не убить, дает за год, сообщали по транзисторну, пять миллионов приплоду. Известно?
— Ну не скажи, — усмехается Лепов. — Корова дает одну приплоду, а чтоб такая вот муха столько? Не говори. Корова, чай, она больше мухи-то. Слон и то боле двух приплодов не даст… а твоя муха больше…
— Почему моя? — разъяряется неожиданно Лымарь и вскакивает, с силой трет лысину платком, а затем швыряет платок прочь. Он некоторое, время молчит, гневно, почти презрительно смотрит на смущенного друга, все еще не привыкшего к таким выходкам, и говорит: — Я, получается, вру? Транзисторн, мой сын, инженер завтрашний, тоже врут? И те, кто по радио говорит, и ученые видные?
Лепов вначале растерялся, но потом усмехнулся:
— Я не говорю, а сомневаюсь.
Лымарь идет в дом, оттуда вскоре доносится музыка. Лепов садится и начинает слушать.