— Вот каково!
— Такой жары еще не было у нас, — говорит Лепов.
— Не было? — спрашивает Лымарь. — У нас не было, а в других странах?
— На юге жарко вообче. Вот в Африке, допустим.
— А по транзисторну передавали, — оживляется Лымарь, — что страусы не бегут от врагов, допустим, тигров полосатых.
— Как так не бегут? — удивляется Лепов. — У них же ноги какие, длиннющие. Как так не бегут? Если леопард на них прет, то как же?
— Не бегут, и все тут. Оне голову в песок зарывают и так стоят, ждут. Конечно, прячутся, так оне думают сами. Но ничего подобного.
— Как же так?
— А вот так! Не бегут, и вся тута. И им подсказать некому, — горячится Лымарь. — В песке голову прячет, тварь такая глупая. Супротивник ее за хвост цап-царап.
— Ну это уж никуда не годится! — негодует Лепов. — Куда же тамошние правители смотрят?
— Многое чего такое есть, Тихон. Очень многое. Только знаешь, как-то то все. Видишь, как. Всего такого много, а как подумаешь, то и восхититься вроде нечем. Вот я тебе скажу об чем. Раньше, бывало, выйдешь на улку, глянешь на энти звезды… роятся, бесовы дети. Да так хорошо на душе, полнится она неизвестно чем, а сейчас как? Глянешь на луну, а там спутнички летают, а в них люди шныряют вокруг этого тела, конечно, вначале наши, а потом уж имериканские. Но не так становится на душе. Не так, как раньше. Фу-ты, думаешь. И луна уже по-другому тебе представляется, значит. Нет, Тихон, что ни говори, а народ измельчал. Все стало известно, а душа потому стала плоская у его.
— Почему это он измельчал? — тихо спрашивает Лепов.
— Вот так и измельчал. Стал хилым. Душа плосчее становится.
— А что же твой сын? Он же боле тебя на голову и грамотный? А у соседей?
— Это от пищи, — загорячился Лымарь. — Вот в Австралии, передавали по транзисторну, все дети выше своих родителев. Даже дочки выше. У них много соли в пище, вот и растут. Это теплые страны. Вот возьмем Камбоджу. Маленькая страна, а есть пальмы, море, различные страусы. Маленькая совсем страна, может, с наш двор, а есть теплое море — купайся, пальмы есть — сиди под ними. Видел на картинках? Сидишь под пальмой! Это же надо!
Через некоторое время подул ветер, дохнуло прелым воздухом и понесло по улице пыль. Лымарь встал.
— Это точно известно, что народ измельчал, — сказал он и пошел в сарай. Вернувшись оттуда, он еще раз повторил это, придавая сказанному, видимо, большое значение.
— Как же сын твой? — спрашивает Лепов, все так же тихо улыбаясь и всем видом показывая, что у него самые хорошие намерения.
— Мой сын — это другое дело, а я говорю не о сыне, а о людях. В транзисторне даже говорили.
— А сам ты говорил, что больше стали, а тут вдруг измельчали?
— А что? — удивляется Лымарь. — Так не может быть?
— Нет.
— Как же так нет, когда так?
— Но сын-то твой…
— Не трогай моего сына. Чего ты к нему причепився? Сын — это совсем другое дело.
— Нет, Иван Трофимович, все люди связаны…
— Как так! — вспылил Лымарь, вскакивая и презрительно смотря на Лепова. — Мой сын измельчал!
— Не измельчал, но ты сам говорил, — тихо совсем произносит Лепов и пытается посадить Лымаря на скамейку.
— Я говорил? — медленно произносит Лымарь. — Я говорил, что сын мой измельчал? — Он уничтожающе смотрит на Лепова и бледнеет. — Мой сын измельчал? — шепчет Лымарь и во второй раз сегодня швыряет платок прочь. — Вон отседова! — кричит неожиданно громко он.
Лепов некоторое время удивленно моргает, затем неуклюже встает, бормочет что-то в оправдание, говорит, что Лымарь об этом пожалеет, и уходит.
— Костыль, — шепчет ему вслед Лымарь. — Жираф стервячий! Дурья башка!
Он возмущенно заходил по двору, думая, что он бы этого Лепова за такие слова на куски разорвал, будь его воля. Только через час Лымарь успокаивается, садится на скамейку. Одному тягостно. Сын придет вечером. Он долго еще злится на Лепова, затем думает, что Лепов ведь не прямо о сыне говорил, успокаивается и жалеет, что погорячился.
После обеда Лепов с хозяйственной сумкой идет по улице. Лымарь берет ведро и как бы случайно встречается с Леповым.
— Куда? — спрашивает он.
— В город за картошкой.
— Зашел бы а то, поговорили?
— Нет, Иван Трофимович, не зайду.
— Как так не зайдешь? — невинно удивляется Лымарь.
— А вот так, не зайду, никогда, потому как ты болтун.
— Я болтун?!
— А кто еще?
— Ты ко мне не зайдешь, а я тебя вовсе и не приглашу больше! Ишь ты, паразит такой! Не зайдет! Не надо! Скатертью дороженька!