Когда он говорил, становился скучным, нудным и говорил банальные, глупые вещи, и я втайне сочувствовал Алле, убежавшей от него к родителям. Он ее доконал всеми этими ненужными, глупыми рассуждениями, недаром она часто плакала и просила помочь ей.
Тетя Феня молчала. Сделал паузу и довольный собой Герка; он любил себя в минуту вот такого подъема.
Закипело в кастрюле. Тетя Феня встала, сняла крышку и потыкала ножом картошку. Затем, щурясь от пара, спросила:
— В бога? — Помолчав, добавила: — Ах, страсти какие!
Она села и, все еще будто раздумывая, глядела в пол и одергивала складки на кофте. Когда она успела переодеться?
— Ах, страсти какие, — мотнула головой, усмехаясь. — В богато? А годов, тебе сказать, двадцать не была в церкови, — обратилась она ко мне, — а то, почитай, все целых тридцать — сорок, а пошла.
Герка кашлянул раз, другой, давая понять, что он задал ей вопрос, но она обращалась ко мне.
— У нас такая дела вышла, что ее-то, церковь самую, сломали на слом. А храм был лучший в округе нашей, дай-то бог какой храм! Ну энт, сломали, что ль, его тогда сразу, а не было долго, а счас в доме открыли, разрешили. Ну, я и пошла. А у нас был храм… — Она покачала головой, развела руками и повела глазами вверх, как бы давая представление о его размерах. — На всю окрестность Пензынскую-то славились мы им и еще дале. Сейчас есть тоже, а только в дому одном, а так кресты там, иконы, что надо, как в настоящей. Кабы сразу я пошла, не скажу энтого, а муж мой Иннокентий помёр в позапрошлом годе, ну так что ж и — пошла.
Она потыкала опять ножом картошку, — поглядела в дверь на Пирата, погрозила ему пальцем:
— Не озоруй!
А он жалобно, умоляюще смотрел на нее, подвывая и шевеля хвостом.
— Не озоруй! — топнула тетя Феня.
— Это на дому собираетесь? — спросил Герка, внимательно осматривая ее.
— Не, — отвечала она. — Не на доме, а в доме церковь. Как вот наш дом, токо в рость боле и шире, почитай, в два раза.
— Понятно, — отвечал Герка, — это понятно. Собираетесь сами, то есть секретно? Так я понял?
— Не, — махнула рукой она. — Не, не секретно. Чай-то, секретно боязно и не хорошо. Попа прислали, дом дали. Чай, секретно-то — это если шпионы какие, а здеся вера-то. И поп молодой такой, чай, с вас годами-то и коммунист, говорят.
Герка молчал; многозначительная, снисходительная улыбка на его лице расцвела, точно цветок. Он первый раз за все утро мотнул головой и тихо, беззвучно засмеялся. Со стороны вы бы не заметили, что он смеялся. Тетя Феня, тоже не замечая смеха, говорила:
— Молодой-то какой, умной, мягкой, с бородкой, все с улыбкой. А старую церковь-то, которая так славилась, сломали на слом, а энтот дом способили и ходють, не скажу, что много, но ходють.
Герка перестал смеяться и опять задумался, скрестив руки на груди и упершись спиной в косяк двери. Я даже не заметил, как он сказал тихо, чего с ним никогда не было:
— Коммунист, говорите?
Тетя Феня так же удивленно уставилась на него, перевела неподвижный взгляд на меня, а когда Герка кашлянул, вновь на него. Кажется, она понимала, что здесь подвох.
— Коммунист? — спросил еще раз Герка и, раскрыв рот, сделал лицо вопросительным.
— Ну да, коммунист, умной такой, — ответила она, все еще недоумевая, — молодой.
Она замолчала, хотела еще что-то сказать, но заговорил Герка.
— Такого не бывает, — сказал он.
— Что? — спросила она и потыкала картошку.
— Такого не бывает, — подошел к ней вплотную Герка. — Его бы выгнали вон. Только б засвистел.
— Из коммунистов-то? — спросила она.
Герка посмотрел на меня.
— Ну, говорят, — растерялась она. — Говорят люди-то, — и добавила, так до конца и не раскрыв эту мысль: — А его уже в больнице ноне эпирировали с аппендицитом. Болело. Говорят, и ему больно. Вишь, однако, как.
— Ну так что же… — начал я.
Герка прошел на середину сеней. Я хотел сказать, что поп такой же человек, как и все, и бог ему тоже не поможет, как и всем. Я это хотел сказать, но Герка считал, что говорить должен он.
— Всяк сущий, — начал он, приняв такую позу, будто хотел кого-то боднуть. Может быть, ему казалось, что в споре он побеждает незримых врагов, и наслаждался этой мнимой победой.
Я удивлялся всегда тому, как он пытался самостоятельно объяснить все, начиная от возникновения вселенной и кончая шляпкой гвоздика. Еще где-то встречал я таких людей, правда, Герка против них выглядел слабее.
— Всяк сущий, обретая свое «я» на земле, становится только тогда человеком. Что это значит? Я — это много. Это запас не только знаний, но и обогащение теми вселенскими веяниями, всем, что есть вокруг.