Около конного завода, где они должны были встретиться и отсюда пойти уже вместе в ресторан, Дрокин постоял некоторое время, хотя пришел позже намеченного. Веры не было. Вскоре появилась и она.
— Гм, — откашлялся Дрокин, вскидывая руку, чтобы посмотреть на часы. — Это нехорошо, опаздывать.
Он помолчал, как будто выжидая, что скажет на это она.
— Нехорошо. Сугубо даже нехорошо, — продолжал он, совсем обидевшись.
— Я ждала, чтоб стемнело хоть чуточку, — проговорила поспешно Вера, отдышавшись и не зная, что дальше говорить.
— А все равно это неудовлетворительно, — отвечал Дрокин, опять ловким взмахом поднося часы к глазам. — Не позволено так делать.
Вера молчала. Ей было неловко. Встречаясь с ним, она испытывала какой-то стыд за себя. Ей думалось, что все у них не так, как должно быть в жизни.
В ресторане Вера совсем растерялась, вспоминая, что прошло уже четыре года после того, как была здесь, а ведь все еще помнит, где сидела — вон у фикуса у второго окна. Ей думалось, что и стулья были тогда эти же, и официанты, горела та же люстра, а люди сейчас на нее глядят с таким же недоумением, как и в тот вечер, и что оголенные до плеч ее красноватые руки еще сильнее покраснели. Вере стало совсем неловко.
Дрокин хмурился, одергивая пиджак, поправлял галстук и несколько раз щелкал пальцами по направлению к официантке, косился по сторонам и, убедившись, что на него никто не обращает внимания, прошел к буфету и там нарочито громко спросил:
— Меню?!
— На каждом столике, пожалста, свое, — ответила быстро буфетчица.
— Ах, извините, — сказал Дрокин. — Извините, но она, понимаете ли, грязновата.
— Ну так что? — отвечала все так же быстро буфетчица. — Они все залапанные, а свежих, пожалста, нет. Свежих нет…
— Сугубо мне, — сказал Дрокин, оглядываясь. — Позовите Ивана Ивановича. Извините меня, но понимаете, я в Берлине бываю. Там с сервисом сугубо не так.
— Пожалста, — подала новое меню буфетчица. Вскоре к столу подошел метрдотель.
— Начальнику автомастерской! — сказал он Дрокину. — Международный привет!
Видать, они были уже знакомы. Дрокин бросил взгляд на Веру, как бы давая понять, что вот, мол, как с ним разговаривают, затем довольно улыбнулся, передернул плечами и, насладившись всем этим, решил все же продолжить удовольствие.
— Это сугубо мне? — спросил он громко.
— Как же, как же, разумеется, — развел руками метрдотель, расплываясь в улыбке, глядя на польщенного Дрокина и на опешившую от происходящего Веру.
— Такой почет мне, — говорил Дрокин, как бы не веря еще всему, говорил, как будто он над всем этим подсмеивался, будто он даже выше происходящего. — Ты мой вкус знаешь?
— Безусловно, как само собой разумеющееся, начальник, — отвечал метрдотель, улыбаясь.
— Давай рейнвейнского, кровавый бифштекс по-английски. Остальное — по твоему вкусу.
— Начальник! — засмеялся тот громко, на него оглянулись сидящие за столиками. — Ни того, ни другого, ни третьего. Могу предложить рожки белого кенгуру на земляничном соусе.
— Ничего нет? — удивился Дрокин.
— Такого нет, а остальное, как в лучших парижских ресторанах.
Дрокин досадно поглядел на Веру, готовую провалиться сквозь землю.
Вскоре им принесли салат, кислое вино. Дрокин пил, ел, упоминая, что при Тургеневе и Бальзаке в ресторанах лучше обслуживали, тогда, мол, даже вина были вкуснее, достал из кармана и положил на стол пачку сигарет с портретом старика на коробке, и хотя сам не курил, все же закурил и предложил Вере.
Спустя полчаса, измучившись вконец, Вера стала упрашивать Дрокина уйти из ресторана.
— Это ресторан или нет? — громко спрашивал он, чтобы слышали все. — В Германии, особенно в Берлине, я, понимаешь, каждый день по два раза культурно бываю там. Музыка, джаз. Верно говорю? — обратился он к метрдотелю и, не дождавшись ответа, снова стал говорить об этом, а когда подошел метрдотель, спросил: — Верно говорю, портье?
— Как хотите, начальник, — отвечал тот и улыбался.
— Но я же верно говорю?
— Само собой, — усмехался метрдотель. — Разумеется, начальник.
— Но что вина нет у тебя, то такое дело швах, — засмеялся Дрокин, похлопывая метрдотеля по спине. Видно было, Дрокин не пьян, хотя делал вид сильно подвыпившего, желая тем самым показать, что ставит не в счет таких, как метрдотель, поэтому и хлопает его по спине.
Вера несколько раз вставала и тут же садилась, затем некоторое время сидела, точно окаменев, и ничего не слышала и не видела. Метрдотель, улыбаясь, отвел руку Дрокина, говоря: «Любезный, шалишь, любезный, шалишь». Вера неожиданно встала и направилась к выходу. Дрокин, поймав ее за руку, посадил рядом, расплатился.