— Шарик, Шарик! — позвал он. Но собачонка в ответ только заскулила.
— И компаса нет. Собрались налегке и ушли, — сказал досадно Сашка. — Знал бы лучше этих местных землепроходцев, вроде этого…
— Я и так скажу, где север, а где юг… — хмуро проговорил Тимка, глядя на Сашку.
— Чего это вы ссоритесь? — закашляла Катя. — Оба хороши. Два здоровенных балбеса. Один хочет казаться умнее другого. Ради меня это делать не надо. Я не в том возрасте. Оба хороши.
— Вон тебе юг, — буркнул виновато Тимка. — Видишь, красноватые блики плывут оттуда? Там юг. Нам нужно идти в обратную сторону. Но там не должно быть этих вершин. Вон что похожи на кричащих ишаков. Их там никогда не было. Я их первый раз вижу, этих ишаков.
Сашка поднялся. Солнце спряталось за одной из чернеющих вершин, выплескивало оттуда розовый свет, окрашивая им снег и воздух и высокие прозрачные облака. В горах стало тихо. И только внизу в ущелье бежала, хлюпала речушка.
— Надо идти, — сказал наконец Сашка. — Давайте сориентируемся на северо-запад?
— И будем топать, пока не наткнемся на Средиземное море, — съязвила Катя. — А возможно, что в Англию забредем? Надо знать, куда идти.
— В конечном счете, если не выйдем к Фрунзе, обязательно окажемся у железной дороги. Эту сторону, куда бы ни идти, обязательно пересекает дорога. Железная, — ответил Сашка, глядя на молчавшего Тимку Шатикова. — Поведу я. У меня острое чутье к азимуту. У меня точный глазомер, наконец.
Тимка не ответил. Он встал, подвернул пониже валенки, снял с плеч мешок с образцами пород, перевязал его, накинул снова на плечи, поднял полы плаща, завязав их на поясе. Все сделали то же самое, готовясь к долгому пути. Они торопились. Все были одеты налегке: телогрейки и поверх — от ветра — брезентовые задубеневшие, бахромчатые снизу плащи. Только у Кати на спине торчал притороченный полушубок, захваченный ею на всякий случай.
— Ша-арик, н-на! — позвал Тимка.
Из камней выкатилась собачонка и побежала впереди.
Они направились вдоль ущелья.
Первым шагал высокий, сутулый Сашка Малашов с ружьем, потом Катя, и замыкал спокойно вышагивающий, сразу же ушедший в себя Тимка Шатиков. Иногда Сашка оглядывался и спрашивал у Тимки, показывая в горы:
— Вон из-за тех скалочек выплыла новая вершина. Не знаком ты с нею?
Шатиков насупленно глядел себе под ноги, пока Катя не останавливалась и встревоженно не повторяла:
— Не знакома? А? Не знакома?
Тогда Тимка хмуро глядел туда и отвечал: «Не знаю». Через некоторое время стало заметно темнеть. Катя шла медленно. Она быстро уставала, и Тимка взял у нее полушубок.
— Ты, Катя, ногу в гору ставишь неправильно, — сказал Тимка. — Идешь, будто по асфальту. Колено не сгибай — разгибай, а то устанешь. Бедром работай.
— Без твоих советов, Тимочка, как-нибудь. Слава богу, по горам научилась ходить.
— Но это тебе, Катя, не Москва.
— Что ты говоришь? — удивилась Катя. — Надо же. А я-то, дура, иду, а сама думаю, что это не горы, а Арбат или Гоголевский бульвар. Надо же? Спасибо тебе, Тимочка, вразумил заблудшую. Век обязана.
Тимка обиженно смолк. Сашка шел быстро. Он то и дело оглядывался на отстающих и что-то бормотал, иногда спотыкался и падал, но быстро вставал и продолжал идти. На осыпях Сашка несколько раз съезжал вниз, к самому краю ущелья, но невозмутимо выходил к тропинке, по которой шли, и снова торопился.
— Гляди, загрохочешь вниз, — не выдержал Тимка. — Костей не соберешь. Дурак и то осыпи обходит. Голова дана для чего?
— А мне некогда, — отвечал Сашка. — К тому же я не дурак.
— Оно видно, — поддержала Тимку Катя. — Умный мотает на ус, а дурак доказывает, что он не дурак.
Серая дымка стерла обвалы. Они сделали привал под скалою. Стемнело. Где-то раздался сильный треск, а затем эхо его торопливо затопало по горам, разнося шорох по всем вершинам, тыкаясь во все бугорочки и камешки, плеская шум в ущелья и расщелины, во все тайные и обжитые уголки старых гор. Но вскоре все стихло, и над горами повисла покойная, хрупкая тишина. Пока не стемнело совсем, Сашка пошел осмотреть горы. Он взобрался на скалу, выступом нависшую над ущельем, и начал оглядывать. Ущелье тянулось вниз, теряясь в дымке сумерек. Речушка, замерзшая по краям, шумно всхлипывала, прыгая по обледеневшим камням, пыхтя легким испаристым туманцем, ровной дорожкой повисшим над нею. Сашка не услышал, как сзади что-то хрупнуло. Он тоскливо глядел вокруг и морщился. Сашка ничего не подозревал. Скала, на которой он стоял, рухнула не сразу. Она несколько раз глухо хрупала, слегка оседая, тихо внутри ее что-то трещало, будто рвались ее старенькие жилки, будто кто-то скрипел зубами; потом не выдержала своей тяжести и Сашкиной, вздрогнула, задумалась на миг и тяжело скрипнула, взвизгнула, сильно хрястнув, будто надломив наконец каменный хребет и… ухнула вниз. Раздался грохот, словно из ружья. Сашка бросился назад, но не успел, споткнулся и упал, хотел крикнуть, пожалуй, даже крикнул, но не услышал своего голоса; его потащило вниз, что-то ударило, затем кинуло на камни, и он почувствовал, как его сдавило. Когда его бросило, он попытался встать, но на него посыпались камни, и он потерял сознание.