— Коля, надо, — подтвердил Панкрат. — Я тоже устал, а сидеть нельзя. Такой мороз, а палить нечего.
— Молчи, Домкрат, у тебя не спрашивают! — крикнул Дарин. — Зачем идти? Куда идти? Вот вопрос! Кто знает? Саев, ты наш Сусанин. Ты такой основательный, но у тебя все шиворот-навыворот выходит.
— Я тоже не знаю, — ответил неуверенно Николай, понимая, что Дарин прав, говоря, что он, Саев, во всем виноват.
— Нужно идти к дороге, вернуться к машине и заново определить наш азимут, — проговорил медленно Дарин. — А мы идем черт лысый знает куда! Мне лично все равно. Но у охранниковской крысы пятеро отпрысков, и никто не знает, выйдем ли мы в ближайшее десятилетие. Мне детей его жаль, а он пусть подыхает благородной смертью…
— А ну-ка пойдем, — сказал Николай, беря Дарина за руку. — Чтоб я этого не слыхал оскорбления! Горлохват! Отдеру как сидорову козу!
— Но-но! Но-но! Ты не слушай, у тебя уши не мои. И потом, пошел ты знаешь куда: подальше. Знаешь, где Макар телят не пас? Вот туда и топай прямехонько.
Николай сплюнул и зашагал вниз под гору, за ним Панкрат, и чуть поодаль — Дарин.
Снег перестал. Из-за гор выглянуло маленькое ослепительное солнце и запустило в них длинными красноватыми лучами, Николай сразу увидел еле заметную тропинку. Набрели на кучу костей. Кости были тщательно обглоданы.
— Это кости козла, элика, — раздумчиво глядя на кости, определил Дарин. — Извините, серые люди, но мы поднялись слишком высоко: элики водятся высоко в горах. Не туда, лорды, грядеши.
Тропинка вилась между скалами, петляла по склону гор, скользила вниз, змеилась вверх, прямо к рыжему комочку солнца, и они шли, ступая по солнечным бликам. К вечеру Дарин на радость Панкрату перестал говорить. Он молча, пристально глядел округ.
На ночь расположились в скальном проеме. Они глядели на густые сумерки, на неясные тени, медленно ползающие по горам, слушали недалекий крик кекликов и от усталости, от тяжелых мыслей, навеянных мучительным сознанием, что заблудились, молчали, чувствуя, как их заливает чуткая, неуверенная дрема. Кеклики кричали совсем рядом, и Дарин, слыша их сытый крик, не мог усидеть. У него кружилась голова. Он встал, проклиная кекликов, нашел два круглых камешка и полез вверх на крик, к тем скалистым выступам, откуда доносилась их перекличка. Дарин был нетерпелив и вспыльчив, и Николай не верил, что тот сможет убить кеклика. Но парень ловко прятался, пластаясь на скалах, полз, и кеклики не взлетали, видать, не замечали его. Вот он замер у каменного выступа, у него дрожали руки, ждал, когда уймется дрожь. От напряжения потемнело в глазах, и Дарин понял, что сидеть больше нельзя, медленно приподнялся и упал за выступ.
— Есть! Эге-е-е! — закричал он, целуя подмятого кеклика; но, падая, сильно ударился грудью о камни, у него захватило дыхание. Через полчаса изжарили кеклика на костре, разделили маленькую тушку на три равные части.
— Он больной, — смачно жуя мясо, сказал Панкрат. — Как шкелет. Кости, вы их не выбрасывайте.
— Голод брал города, рука дающего да не оскудеет, — подтвердил хвастливо Дарин. — Пойте мне, хвалите меня, а я буду радоваться. Наполеон, например, когда голодал, грыз кожу стула.
В минуту кеклика съели. Один Панкрат долго еще сосал косточки, раскусывал их и проглатывал. Он хрустел ими так смачно, что Дарин не выдержал и зло сплюнул и тут же схватился за грудь:
— Ударился, от черт. Да перестань ты, идиот, грызть! Что ты здесь разгрызся? Дома будешь смаковать кости, а в обществе сиди спокойно. Нет уж, нет, пусть лучше оскудеет рука дающего.
Где-то неподалеку снова закричали кеклики, завозились, и странен был их крик сейчас, здесь в горах, недалеко от людей. Николай выбрал в проеме острые камни, приготовив место для сна, натянул сверху один из кусков брезента, и они легли спать.
— Как же быть? — спросил охранник, мостясь между Николаем и Дариным. — Неужели мы заблудились?
— Быть сну или не быть — вот в чем вопрос? — сказал Дарин. — Слушай, Саев, во Фрунзе такие шашлычки на базаре продают из свежей баранины! С перчиком, с лучком, посыпают петрушкой и еще с уксусом, да еще если сто грамм беленькой, то ты меня извини! Все для человека! Позвякивай монеткой, и все, и больше ничего не надо. Говорят, что один народ в Африке ест жареных ежей и пчел. Из бегемотов делают бифштексы.
— Не знаю, — отвечал Николай. — С голоду и еж пойдет.
— А я вот сыт. — Панкрат согрелся и почувствовал себя лучше. — Ночью как будем? Мотри-мотри, звездочки вышли на небо. Моргают, черти. Откуда оне в горах? Я, ребяты, люблю не покушать, некому меня было приучать к такому баловству. В пятьдесят шесть лет начнешь понимать: кушать — не главное. Вы, ребяты, шибко грамотные, сегодня все грамотные. Но по мне главное — это покой.