— Уходи! — крикнув, застонал Дарин. — Уходите вы все, идиоты! — Дарин попытался встать, но, схватившись за ногу, упал. Николай снял с него валенок, поднял штанину. Дарин не давался, дрыгал здоровой ногой, толкался. Рана была неглубокая: пуля, срикошетив, задела икру левой ноги. Николай перевязал рану куском материи, оторванной от рубашки Дарина. Когда все было готово, Николай почувствовал такую обиду на себя, на этих голодных, оборванных людей.
— Дурак! — сказал он горько Дарину. — Какой ты дурак! Идиот самой высшей марки — ты! Таких дураков я еще не видел за всю свою жизнь. Будь моя воля, я бы тебя прибил!
— Идите вы все! — заорал что было сил Дарин. — Мне никто не указчик.
Дарин приподнялся, нашел пистолет и, размахнувшись, выбросил его из пещеры. И опять хлопнул выстрел. Николай оттолкнул Дарина и бросился к пистолету, но в нем уже не было ни одного патрона. Николай вернулся к костру и молча сел рядом с Панкратом.
— Коля, так я ведь охранник, а он спрашивает, иде я взял, — взмолился Панкрат, оглядываясь на Дарина. — Не шуточное, дело охраняем, а редкую руду. Из ее вон что делают, все знают… Я уехал за сколько-то времени до пересменки, думал, успею вернуться, а пистолет со мною. Теперь со мною все решено: посадят. Недавно, Коля, заменили карабины пистолетами. Принес начальник охраны, собрал нас и так, мол, и так, приказано выдать новое оружие. Ну, дали их нам. Я б не брал, а что поделаешь? Вон Бочков потерял патрон, нашли убитого человека! И теперь его посадят. Меня вызывали: что и как?
— Почему молчал? Ведь мы бы могли спокойно жить.
— Нельзя, Коля. Посадят. Теперь и меня посадят. Решено. Нам запретили стрелять. От греха, мол, подальше. Шуточное ли дело. Пистолеты! У меня дети, такой грех, как Дмитрий Бочков, не хочу брать на себя. Уж если б я знал, что умираю, тогда подумать можно. Нет, Коля, ты серьезный мужик, ты поймешь меня. Как же теперь получится? Как?
— Зачем тогда патроны дали?
— Потеряй я патрон при исполнении обязанностей, напишут, что потерял, а через лет эдак пять убьют кого-нибудь из его, пистолета, из ей, той же марки, а на меня заподозрение. И будут таскать будь здоров. Зачем мне такое дело, и грех мне зачем брать на свою душу.
— А если бы мы с голоду сдохли? — разозлился Николай.
— Коля, как так можно? Что я, себе враг? Детям своим враг? И вы с Дариным ссоритесь, он вон какой, дай ему пистолет, и он что может наделать! Мало что случиться может? А я виноватый буду перед всеми.
— Пойми, Панкрат, мы с голоду умрем, а патроны пусть живут целехонькие?
— Как так умрем, Коля! У меня, Коля, дети, слава богу, и мне умирать… Об этом не говори, не предрекай плохое. Он всю обойму запулил напрасно. Что теперь скажут? Известно что. Ты, гражданин Лутов, тебе под суд. Вот что со мною будет!.. Коля, он расписку даст, акт составим, — прошептал Панкрат, увидев идущего к костру Дарина, и придвинулся к Николаю. — Я тебе говорю, он даст. Он гордый, он даст.
— А если не даст?
— Толенька даст, он гордый. Он меня чуть не убил было. Я его, Коля, боюсь.
Дарин подошел к костру и долго молча, презрительно глядел на Панкрата.
— Крыса! — просипел тихо он. — Гад! Я бы тебя своими руками задавил. Дай, Николай, я ему размозжу голову.
— Садись, — сказал Николай спокойно. — Садись, Толька. — Николай еле сдерживался, чтобы не закричать. Он был зол на охранника за то, что несколько дней уже ничего не ели, а он словом не обмолвился о пистолете, из которого им бы ничего не стоило пристрелить, например, того раненого архара, которого они преследовали, злился и на Дарина, который безрассудно израсходовал все патроны.
«Что будет здесь, — подумал он, — если я тоже начну кричать? Нет, мне нельзя кричать. Спокойно, Колька, спокойно. Погибнем тогда мы все к чертовой матери. Спокойно».
— Я не сяду, — презрительно ответил Дарин. — Я уйду. Я не хочу иначе. Если ты, Николай Саев, не оставишь после всего этого Домкрата, не пойдешь со мною, я тебя тоже буду презирать.
— Садись, вместе подумаем. — Николай почувствовал, как задрожали руки. Ему дорого стоило спокойствие, та ледяная холодность, которая уняла дрожь в руках, заставила говорить еще тише, спокойнее, тверже. Он понимал, что еще немного — и сорвется. — Садись, — повторил он. — Зачем спешить? Спешка, знаешь, когда нужна? При ловле блох. Садись, до утра далеко!
— Прощай! — Дарин шагнул к выходу, но остановился в проходе и оглянулся. Николай внимательно посмотрел на него. Даже в рваной одежде, в разбитых валенках, с обмороженными впалыми щеками Дарин был красив; голова у него была чуть откинута назад, шапка съехала набок; из-под нее торчали свалявшиеся волосы.