Дарин заковылял к выходу.
— Придет, — сказал облегченно Панкрат. — Что один будет делать? Пропасть может совсем. Через его я чуть не погиб. Как только справку мне даст, непонятно?
— Замолчи ты со своей справкой! — прикрикнул Николай. — Такие, как Дарин, нравится или нет тебе, не возвращаются. Такие не возвращаются. Или жизнь их, или они ее. Вот ты не верил, когда он говорил о деньгах? И я долго не верил, пока не убедился лично сам.
— Что я, дурак? Коля, я не дурак. Пусть брешет, язык без костей.
— Если не поверил ему ты, то дурак, потому что Дарин не врет. Он странный человек. Однажды подошел к начальнику рудника и говорит: «Что это вы такое хреновое распоряжение отдали, разве у вас нет ума придумать получше? Нет ума, дайте другим думать, у кого есть ум». Дело касалось дороги к карьеру.
— Чтоб он сдох, этот пистолет, — плаксиво сказал Панкрат. — Зачем я только поехал? Я во всем виноватый, Коля. Я один. Он молодой, а я старый хрыч, а я должен терпению и рассудительность иметь. Зачем я поехал? Думал, подкуплю малость чего и ворочусь. Через пистолет проклятый все вышло, и через меня пропадет человек. Пропадет как пить дать. Нет, Коля, я виноватый, я у него и прощения должен просить. Если бы не следствие и не заподозрили в чем-то мене, я, может, давно сказал ему. Теперь душа у мене совсем беспокойная, Коля. Не дай бог что с ним случится! Надо идти, Коля! Молодой он, пропадет. Ой, лихая беда случится. Ой, лихая!
Николай вышел из пещеры. За ним Панкрат. Панкрат все говорил и говорил, проклиная то время, когда он родился, желая себе после случившегося самого плохого.
Дарин спускался по крутому откосу. Уже высыпали звезды на черном небе и, не моргая, глядели на то, что происходило в горах. Вот Дарин взмахнул руками и упал, разбив в кровь лицо, поцарапав руки. С трудом Николай увел его в пещеру.
— Тяжело, — вздохнул Николай утром следующего дня, глядя на спящего Дарина, на багровые блики от костра, мятущиеся по каменным стенам. В глубине пещеры скрипели под напором ветра валуны и время от времени раздавался скрежет сдвигаемых камней.
Николай и Панкрат сидели у костра и молчали. Николай изредка откидывал полог и смотрел на белую пелену разыгравшейся метели.
На следующее утро метель утихла. У Николая разболелась поясница, сильно болело в желудке. Панкрат молча начал обматывать рваные валенки Дарина брезентом, но тот брезгливо отдернул ногу. Стали собираться. Обвязали валенки брезентом, остатки натянули на спину и грудь, посидели минут пять и пошли.
Медленно двигались по тропинке, выбитой козлами, пока совсем не устали. Тропинка вилась между скалами, петляла с хребта на хребет; на ней видны совсем свежие следы козлов. Панкрат окоченевшими пальцами отламывал прутики дикой вишни и жевал.
— Мы, Коля, ране ели кашу из березовой коры, — говорил он. Николай тоже ломал веточки вишни и жевал.
За этот день они сделали четыре привала. Вечером Николай решил остановиться на ночлег в скалах у подножия горы.
— Не надо, — вдруг заговорил молчавший весь день Дарин. — Морозы ночью стукнут, скала вдруг треснет, полетят камешки. Скатится камень — пиши в запас. В горах нужно выбирать местечко повыше.
Стали подниматься вверх. Дарин снова нашел пещеру. Он остановился у входа, поджидая, когда подойдут остальные, надеясь, что им, возможно, на этот раз удастся поймать грифа. Но каково же было их изумление, когда Николай, оглядевшись, сказал:
— Та самая пещера.
— Старая знакомая, — подтвердил Дарин, оглядываясь.
Целый день они брели по тропинке вокруг одной и той же горы и вышли вновь к тому месту, откуда начинали путь. Сидели некоторое время молча, тупо глядели на кучу холодной золы. Панкрат сумел еще наломать хвороста для костра и раздуть пламя, Дарин сразу заснул, а Николай погрузился в какой-то муторный сон, похожий скорее на забытье, спал, а ему казалось, что у него отваливаются руки и ноги, и плывут они сами по себе по какой-то реке, а он все знает, все видит и живет в каждой части своего тела.
Панкрат суетился у костра, шепча какие-то заклинания. Он поддерживал огонь и следил за тем, чтобы не загорелась одежда на спящих. В глубине пещеры раздавались шорохи, и Панкрат прислушивался, поднимал брезент и долго глядел в темноту, затем вновь колдовал у костра, подставив горящему пламени свое обросшее лицо, и так, не ложась, сидя на корточках, вздремывал время от времени, и только под утро усталость свалила его с ног.
Настало утро. Панкрат проснулся первым; Дарин и Николай долго лежали, не решаясь вставать.