— Коля, что ж, так и будем сидеть? Коля, надо идти, — сказал с тревогой Панкрат.
К обеду погас костер; Николай поднялся, а за ним Дарин. Первым теперь брел Панкрат. Начали отмечать свой путь ориентирами. Чаще всех падал Дарин. У него разболелась ушибленная грудь, гноились щеки. Когда Николай помогал ему вставать, говорил:
— Тебе, Саев, больше всех надо? На таких, как ты, весь мир держится.
Панкрат оглядывался на Николая и шептал, когда Николай отдыхал:
— Коля, что ты стоишь? Быстрее, Коля. Стоять нельзя. Он падает, Толенька-то, а это нехорошо. Кто скажет, что хорошо? Никто не скажет. Я, Коля, правду говорю? Я ему помогу. Я перед ним такой виноватый, Коля, и перед тобой виноватый. А что я мог сделать, Коля. Мне так жалко всех.
Панкрат говорил долго. Голос у него хрипел, и он сам через некоторое время не понимал, что говорил, но тихая, спокойная, монотонная речь действовала на Николая, и он брал себя в руки, думая, что он, Николай, действительно сдал и подумывает теперь только об отдыхе. При малейшем толчке у него к горлу подкатывался комок, и его тошнило, кру́гом шла голова, а в животе появлялась сильная режущая боль.
— Лучше лежать и не подниматься. Сдохнуть и то лучше.
— Коля, не стой, — говорил в это время Панкрат, и Николай трогался дальше.
К вечеру увидели в скалах два высоких дерева. Добрели до них и сели рядом.
— Урючины это, — определил Дарин и стал ползать под деревьями и искать урюк. В узких каменных щелях были видны сухие, сморщенные плоды, но достать их окоченевшими пальцами Дарин не мог и заплакал от бессилия.
Панкрат развел костерик и стал выковыривать из щелей урюк. Насобирал шестнадцать урючин. Каждому досталось по пять, долго рядили, кому отдать шестнадцатую. Отдали Дарину, но он отказался:
— Домкрату дай, — попросил Дарин Николая. — Он за нас работает. Что я, самый слабый? Ему отдай. Ты, Домкратик, выброси пустой пистолет, он мешает тебе. Нет, Домкратик, мне бы твою осмотрительность, мы бы столько набили козлов. Нет, нужно, оказывается, оглядываться. Если бы я оглянулся, то не истратил столько пуль попусту.
— Конечно, ты дурак, — успокоил его Николай.
— Толенька, я виноватый, — сказал тоненько, сиплым голосом Панкрат.
— Ладно, — махнул рукой Дарин, трогая пистолет.
Спали здесь же, под урючинами. Не было сил искать лучшего места.
Рано утром тронулись в путь. Растаявший у костра брезент смерзся и поломался, но больше всего тревожили валенки: камни распороли их вдоль и поперек.
Дарин то и дело останавливался у кустов и срывал ягоды. В обед сделали привал. Дарин полез к кустарнику искать ягоды и свалился в щель. Сильно не ушибся, но выбраться из щели, занесенной снегом, не мог. Николай стал спускаться к нему; под его тяжестью осыпался снег, один из камней скатился и, точно снаряд, пролетел мимо Дарина, задев голову. Дарин потерял сознание.
— Давай ты, дядя Панкрат? — попросил Николай. — Ты полегче меня. У меня кости тяжелые. Упадет камень и убьет его. И я, если спущусь, то не поднимусь.
— Я боюсь, Коля. Ой, как я боюсь. Не выберемся оттуда, а? Гляди, яма-то какая! Это ж надо такому случиться? Но я полезу, Коля, полезу. От, черти эти камни, сыплются… Ничё, Коля, русский мужик и не в таких переплетах бывал и выживал.
Панкрат полез, но снег осыпался все-таки и только накрыл Дарина и Панкрата. Тогда полез туда Николай, и когда он совсем устал, то подумал, что все, что эта яма и есть та могила, в которой они будут лежать. Николай откопав Панкрата, потерял сознание и не видел и не помнил, как смог его и Дарина вытащить из щели Панкрат.
Ночью Николай часто просыпался, с трудом поднимался и глядел вокруг, пытаясь заметить где-нибудь огонек, но ничего не мог увидеть. В голове стоял тихий звон, будто кто-то изнутри ударял по черепу.
— Чего, Коля? — спросил под утро Панкрат, подставив свое почерневшее лицо пламени и испытующе глядя на Николая. — Тяжело? А жить надо, Коля. Жизнь беречь надо. Ее-то потерять куда проще, Коля. Исчерпать нужно все до капельки, и все будет как нельзя хорошо. У меня такое предчувствие. В душе светлячок загорелся. У меня всегда так. Вот на фронте такое было. Все, думаешь, а держишься-то на волоске, и смотри, выживает русский Иван. Душа у нас крепкая. Осиливай, Коля, себя, тащи из себя силу, она есть у нас…
— Как жить? — спросил Николай удивленно, чувствуя, как больно говорить обмороженными губами. — Я не знаю. Чтобы мне встать на ноги, я напрягаю все силы. Не хочется ни вставать, ни идти. Выбился вконец из сил.
— Что тогда получится? Прикинь? — спросил Панкрат. — Мы же человеки, так? Нам голова дана, Коля. Прикинь, как получится? Упасть — это пустяк, а вот идти — это трудно.