— Садитесь, — сказал удивленно Аверинов. — Садитесь, Николай Иванович.
— Благодарю вас, — сухо ответил Захаркин и только тогда сел. Но Аверинов уже не решился начинать ранее задуманный разговор.
«Гордый, — думал он. — Другой придет, плюхнется в кресло, как будто его только затем вызвали, а этот стоит. Догадывается, зачем я его вызвал».
— Вы москвич, — продолжал Аверинов и потрогал вдруг задергавшееся веко. — Я тоже москвич, родился в самой Москве, жил на Пятницкой. Знаете?
— Да, — сухо ответил Захаркин. Разговор не получался. Аверинов глядел на бледное лицо инженера и думал: «Обо всем ведь догадывается». Ничего ему тогда Аверинов не сказал о разговоре с начальником узла.
Вот и сейчас инженер, одевшись в плащ, потому что на улице закрапал дождь, молчал, хмуро уставясь в окно и ожидая, что еще скажет начальник станции.
— Не ожидали моего ночного визита, Николай Иванович? Но не подумайте ничего плохого.
— Вы имеете право приходить, когда вам вздумается. Но вы же были в области?
— Я не собирался быть здесь, — оправдывался Аверинов, и ему очень хотелось рассказать обо всем инженеру, о своей неожиданной болезни на совещании, о том, как не решился лечь в больницу, боясь напугать жену, о том, как под дождем спешил домой, думая, что ляжет в теплую постель и ему будет хорошо и по-человечески приятно, потому что человеку, в сущности, очень мало нужно для счастья. Но жены не оказалось дома. И это в два часа ночи! Вместо этого сказал:
— Вы знаете, Николай Иванович, что ваш начальник женат второй раз? С первой женой я прожил после войны пять лет, а потом полюбил Ольгу.
— Не знаю, — ответил Захаркин.
— А вы знаете, что Ольга была лучшей подругой моей жены? — спросил Аверинов торопливо и заволновался, заходил по кабинету, чувствуя, как неприятно говорить об этом и понимать, что сказал, помимо своей воли, для того это, чтобы показать Ольгу в невыгодном для нее свете. Но к чему это?
— Ольгу Константиновну, наверное, можно полюбить, — сказал Захаркин и виновато потупился.
— Почему наверное? — быстро спросил Аверинов и остановился напротив инженера и почувствовал, как сжалось в груди, как ему стало нехорошо, и от волнения заплыли глаза слезою. И тут же решил, что напрасно вдруг обозлился на жену, ведь все, возможно, совсем не так, как он думает. — Почему?
— Мне показалось, — неуверенно ответил инженер.
Аверинов подумал, что инженер знает все. Даже больше, чем он, муж Ольги, но не хочет конфузить его и не говорит, как не сказал бы об этом он сам.
— Такие дела, — неуверенно проговорил он. — Такие дела. Вот какие дела.
— Да, — сказал просто, вздохнув, Захаркин и сел. — Отчего у вас детей нет?
— Не знаю. Я ничего не знаю и, видимо, ни черта не понимаю…
Аверинов просидел до утра в своем кабинете, а утром, придя домой, застал Ольгу спящей.
— Как ты спала? — спросил он.
— Не говори, Пестик, плохо. Кошмарные сны. Просто ужас один, а не сон. Ты только что приехал? Проголодался? Ой, что-то снилось, что-то снилось, ой, какой ужас. Будто я куда-то лечу. Но ты же обещал через три дня приехать?
— Где ты спала?
— На кровати. А где еще? На чердаке, что ли? Вот еще. Ой, на тебя не напасешься нравственных сил. Вот чудачочек.
Он ничего не ответил. В чем-то он, не признаваясь себе, стал раскаиваться. Ему казалось, что он пожертвовал для нее всем: Москвою, где ему предлагали хорошую работу, женой, которая ходила уже беременной, вынашивала его сына, порвал с пятью годами своей жизни с Машей, ее друзьями, родственниками, а ведь именно она, Маша, помогла ему закончить институт. Она старалась больше его. И вот он, которому Ольга клялась в любви, в том, что без него жить не может и не будет, бросил все прежнее, потому что и сам, как казалось, полюбил, и это чистое, светлое чувство представлялось настолько важным ему и необходимым, что без него жизнь теряла свой смысл. И вот сейчас перед ним так просто открылся обман, в котором он сам себе боялся признаться.
Аверинов стал внимательнее присматриваться к своей жене, анализировать ее поступки, слова и понял, как цепко, как прямо берет она от жизни нужное, понял, что то, что совершила она со своей подругой, его первой женой, и то, что случилось недавно, — одно и то же. Она его, думал он, никогда не любила. Это так неожиданно и неприятно открылось ему. Он встал и заходил по гостиной и не мог понять, как могло случиться, что ему, в сущности, уже опытному пожилому человеку, приходится с запозданием сознаваться в такой горькой истине? Сейчас об этом Аверинов мог подумать спокойно, но тогда не смог. В тот день он впервые почувствовал, как постарел.