— По буквам читал, по словам…
— А разогревали суп ему как? Как? На дровах. А ездили как? На лошадях. А сейчас летают, между прочим, на луну. На газе греют суп. Но читают как? По буквам. Как тысячу лет назад. Ничто в этом смысле не изменилось. Вот вам и динамическое чтение. Здесь тоже должно что-то измениться. Прогресс должен быть гармоничным, потому что, если человек летит на луну, тратит огромные деньги, а рядом умирают с голода, то полет — уродство. Так же как если бы у человека вдруг выросла рука до гигантских размеров, а он сам остался по-прежнему маленьким. Это тоже уродство, хотя рука и большая и сильная, и может сделать больше двадцати обыкновенных рук. Люди, чувства должны развиваться. У человека должны развиваться только чистые, красивые, изящные чувства, потому что они человеческие. В этом суть стремления к идеалу. Тогда и поступать, и думать будут красиво и значительно, короче, интеллигентно. Возьмем корову…
— Нашли что, — засмеялась Ольга. — Корова и идеал? Что здесь общего?
— Не беспокойтесь, Ольга Константиновна, есть и корова идеальная, — отвечал Захаркин ей, но обращаясь к Аверинову. — Как вы думаете, Петр Алексеевич?
— Вот скажи нам, Петр Алексеевич, — поддакнула жена и встала, и все почему-то взглянули на нее. Ей, видимо, было приятно стоять и видеть, что на нее глядят, и все-таки она почему-то засмущалась и быстро выскользнула из гостиной, но вскоре вернулась, смеясь и ведя под руку вышедшую незаметно перед этим Глафиру Федоровну. — Вот и тетя Глаша нам скажет, — засмеялась она. — С точки зрения науки. С точки зрения мух тетя Глаша идеальный человек: она всегда дает им вволю варенья. Во всем, товарищи, должен быть научный подход. Даже в личной жизни. Тетя Глаша, расскажи нам о научном подходе?
— А ну вас, — отмахнулась старушка, садясь за стол и стараясь скрыть напавшую на нее зевоту. — Без науки доколе жили, не жаловались. Глаза грамотой не портили, а счас всё в глазах стекла, все в очках. А уж дым ни сроду не глотали, как нонче. С чего говорить?
Все смотрели теперь на старушку. У директора раскраснелись глаза, густым красным румянцем пошла лысина. Он, откинувшись на спинку стула, глядел на старушку и улыбался; ему было приятно сидеть на удобном стуле, медленно пить водку и смотреть на происходящее. Иногда он взглядывал на начальника станции, смолкнувшего Захаркина и, кажется, был доволен, что те тоже слушают, смотрят на старушку и с интересом ждут, что она скажет дальше.
Все немного разомлели от вина и сытой пищи, только Ольга Константиновна заметно оживилась и обращалась то к одному, то к другому.
— Вы как думаете? Ваше резюме? Ваш научный козырь? Сейчас скажет Петр Алексеевич!
Когда она обращалась к Захаркину, тот смущался и всегда отвечал невпопад.
— Ох, не напасешься на вас нравственных сил, — говорила она и смеялась. — Нет никакой возможности вести научные разговоры без всякой субординации. А что, не так ли, Петр Алексеевич?
«Почему она обращается ко мне?» — думал Аверинов, и ему было неловко, когда она обращалась к нему, казалось, что гости, догадаются о его неладах с женой. Он торопливо отводил в сторону взгляд и делал вид, что вопрос его не касается, бурчал недовольно в ответ, понимая, что говорит не то, слышал только сам свой голос и удивлялся этому и чувствовал, что краснеет, словно его уличили в некрасивом поступке. Все это смущало его. Он смущался не столько вопросов жены, сколько того, что она обращалась к нему, считая почему-то, что ее вопросы выдадут их семейную тайну гостям и гости узнают об их размолвке. «Зачем она так говорит? Откуда у нее эта страсть употреблять заумные слова».
Раньше, сколько помнил он, этого за нею не замечалось, а вот когда стала работать заведующей детсадом, у нее в разговоре стали проскальзывать слова, смысл которых, как он догадывался, Ольга знала приблизительно. Своей матери в Москву она писала: «По улицам у нас ходят коровы». «Коровы» писала через «а».
Простая неграмотность возмущала Аверинова; правда, он ни разу не высказал свое возмущение жене. Почему? Она, как-никак, самый близкий человек. Нет, он не говорил ей об этом, как не высказал вслух неодобрение о том, что увидел в детском садике, когда она распекала старых нянек. Ни о чем подобном ни разу не говорил жене, будто ничего и не случалось.
В их отношениях всегда была недоговоренность. Неискренность появилась еще когда они встречались в Москве и приходилось прятаться от Маши, чтобы не сделать ей больно.