— А ты чему удивляешься? — спросил он и резко повернулся к ней. — Мне что, запрещено иметь сына? Слава богу, я прожил с тобой полжизни… Он мой сын, черт возьми! Я по твоей воле еще ни разу его не видел. Ни разу! — крикнул он неожиданно. — Из-за тебя!
— Господи, не кричи, ведь услышат, — умоляюще проговорила она. — Пойдем в квартиру. Ну что ты, ну разве стоит так волноваться? Ну зачем так?
В гостиной уже было прибрано. На кухне старушка тихо стучала посудой. Опять Аверинову показалось, что в квартире как-то немо, мертво, будто здесь никто никогда не жил, и он не мог понять вначале, почему это вдруг так, и только потом подумал, что все выглядело бы по-другому, если бы у них были дети. И хотя он любил тишину, покой и въелась в него размеренная рабочая жизнь, когда все подчинено только работе, сейчас показалось, что жить только ради работы — это еще далеко не полное человеческое счастье. Его жизнь — как их пушистая кошка, только погладив которую, можно ощутить ее ребристую спину. Так и у него. Все будто хорошо, но начнешь вспоминать… Он сел в кресло у окна и закурил. Жена опустилась на тахту, затем подошла к мужу.
— Ну почему ты волнуешься? Все пройдет. Все устроится к лучшему. Хочешь, я чаю тебе согрею? От крепкого чая всегда хорошо.
— Нет, благодарю, я не хочу именно чаю. Ты не думай, что всегда все кончается к лучшему. Жизнь — это не ряд препятствий, которые можно преодолеть. Зачем так думать? — спросил он, но не ей хотел задать этот вопрос, а себе. — Зачем же так думать? Мне сегодня, если хочешь знать, на многое приоткрылись глаза. Меня прямо-таки околпачили, как последнего дурака, как какого-то… как простофилю. А я ничего не подозревал. Вернее, не хотел подозревать! Не хотел! Но зачем же мне это нужно было, черт возьми! Зачем? Хороша жена, нечего сказать. Я прожил больше половины жизни, а зачем, что я и кто я в конце концов?! Умру я, меня вспомнят, я знаю. Некролог поместят в газете, пожалеют. Один, потому что я его от верной тюрьмы спас, другие, потому что дома им поставил, устроил в жизни, помогал и тем и этим. Ну, повздыхают и забудут, а дальше что? Даже жена, может быть, всплакнет на могиле. И то, может быть… Кто продолжит меня в новой жизни? Кто? Я чело-век!
— Петя…
— Замолчи! — сорвался голос у Аверинова, и он вскочил и почувствовал, как у него задергалось веко, как задрожали руки, в нем что-то перевернулось, и он страшно вдруг испугался, что сейчас заговорит она, Ольга, и скажет такое, после чего их жизнь вместе станет невозможной.
— Что я сделала? Я тебе ни в чем не мешала, никогда. И в мыслях у меня такого не было, а ты на меня кричишь. Сын твой, а я-то при чем? Сын твой. Но он жил в чужой семье. Он нас не поймет, сколько бы мы ему добра ни давали. Он как чужой теперь. Нам же читали лекцию, что условия воспитывают человека, ты нам читал в Доме культуры, у него все другое. Воспитание, среда в жизни — основное, а он в другой среде был. И ты говорил, что ту жизнь отрезал и знать о ней не желаешь. Говорил? Я знала, что нам нужен ребенок наш, но его нет. Я даже богу ходила молиться, чтоб был, а его нет. Я понимала ведь все, и я даже стала верить во все приметы, чтобы был ребенок, но его нет.
Она глядела на мужа, видела, что он мрачнеет все больше и больше, знала, что муж не любит говорить об этом, но не могла остановиться и чувствовала, что ее будто кто-то толкает говорить и говорить, убеждать мужа, что она здесь, в его несчастье, ни при чем, но слова ее не убеждали мужа, и ею овладело отчаяние.
Ольга любила мужа. Все ее мысли и чувства были связаны с ним. Она только на миг увлеклась физруком Антоновым и сразу же поняла разницу между ним и мужем, и еще сильнее полюбила мужа. Но сегодня она почувствовала, что муж ее презирает, презирает настолько, что уйдет от нее. Это будет крахом их семейного счастья, чем она так гордилась, и, отчаявшись, заплакала, повторяя:
— Ну почему? Ну почему?
— Ты мне всю жизнь лгала! — воскликнул он и подумал, что вот и сейчас, когда жена говорит в свое оправдание какие-то слова, все равно лжет ему, и не верил ей, хотя не слушал, что она говорила, а только слегка улавливал смысл сказанного. — Лгала! Лгала!
— Неправда! Ты мне лгал! — выкрикнула она, не понимая, что говорит, зачем оправдывается, и все же уловила внутренним чутьем, что невольно оскорбила мужа.
Аверинов, только что севший в кресло, вздрогнул и, раскрыв рот, привстал. Ему стало душно. Аверинов никогда не считал себя идеальным человеком; в его работе были просчеты, было такое, чего потом стыдился. Он это отлично видел и всегда стремился исправить свои ошибки, и не боялся сказать о своих ошибках прямо и честно на собрании, и, если нужно, извиниться, зная, что от честного признания выигрывают и дела, и он… Даже в мелочах старался быть верен себе. Никогда он не видел ничего зазорного в том, что инженер или он сам попросит извинения у слесаря депо, если нечаянно обидел того.