И после обеда уехал в район, долго бродил по городу, разглядывая афиши. Вечером, незадолго до конца работы, остановился около здания суда, постоял и тихонько толкнул дверь.
Через некоторое время около дома появился отец Романа, который на расстоянии все время следил за сыном. Он внимательно прочитал вывеску на здании, снял фуражку и помахал ею перед собой.
В полутемном коридоре навстречу Роману поднялся сухонький старичок, видать, вахтер, без пиджака, в синей, вздутой на спине рубашке, отчего казался горбатым, и, прихрамывая, вышел навстречу.
— Кого? — спросил он тихо и покашлял. — Конец работы.
— Я бы хотел только узнать, проконсультироваться, — ответил Роман глухо. — У меня такой случай вышел…
— Конец работы, — твердо ответил старичок, поглаживая гладкое, розовенькое лицо. Его неподвижные глаза, привыкшие, видать, и не к таким рассказам, настороженно и вместе с тем лениво глядели прямо Роману в лицо, в них было то легкое, насмешливое презрение, которое бывает у людей, привыкших ко всему. Он гладил пальцами щеку и не перебивал горячившегося Романа, ругавшего себя на чем свет стоит. А когда Роман кончил, взял его за локоть, с легкостью повернул лицом обратно к выходу.
— Вот чего, — сказал и тихонько покашлял. — Тебе ударило в голову… Тебе нужен хороший ремень. Иди. Придешь — на пятнадцать суток…
Роман вышел и долго стоял около здания, стараясь все хорошенько обдумать.
На следующий день Роман уезжал в Тулу к родственникам. Его провожал отец. Отец молчал и сурово смотрел прямо перед собой, а Роман глядел на отца, на идущих людей, вспомнил слова отца о том, что далеко от себя не уедешь, и, хотя, идя к поезду, начал сомневаться, что поступает правильно, все же уговорить его не уезжать отец не мог.
Они подошли к поезду вовремя, и Роман уехал.
1970
БЕСКОНЕЧНЫЕ СТРУНЫ ПРЯХИНА
К вечеру разыгрался буран, и Пряхин, собиравшийся в район но своим депутатским делам, отпустил «газик», на котором думал ехать, и отложил поездку.
Он оделся, посидел некоторое время в сельсовете, не снимая полушубка, задумчиво колебля в себе и прислушиваясь к давно появившейся мысли о прошедшем без пользы дне, о сотнях таких же дней, скрутил папироску из разломившихся сигарет и закурил. В сельсовете никого не было, глуховато стучали стенные часы, тишина мурлыкала свою незатейливую песенку.
«Вот сижу здесь, люди ходили, просили, умоляли весь день, и я им был нужен, а сейчас каждый сидит дома, решает свои дела, и никому я не нужен, никто о Пряхине не вспомнит, и, выходит, что каждый человек живет сам по себе», — грустно подумалось ему. Он крепко затянулся, выключил свет и, все еще боясь расплескать свою мысль, медленно направился на улицу.
На пороге нахлобучил поглубже шапку, повернулся навесить на дверь замок, и в это время сквозь шелестящий гул снега краем уха уловил чьи-то торопливые шаги.
— Андрей Петрович! — послышался знакомый голос. По голосу Пряхин узнал тракториста Николая Саворина. — Андрей Петрович!
— Чего тебе, Коля?
— Да ведь это, Андрей Петрович, Денисов-то умрет. Ей-бо! Ой, помочь бы надо, Андрей Петрович.
— То есть как?
— Ну мы, Андрей Петрович, обычное дело, туда суемся, в этот домишечко, который на отшибе-то, вот где Лисий овраг, а он, Андрей Петрович, лежит… На лавке, головой будто ворочает… и лежит. Ну?
— То есть в каком домишечке? — растерянно спросил Пряхин, бросил окурок, решительно ничего не понимая.
— Да у Лисьего оврага это, на отшибе который.
— А чего ты там делал? — спросил Пряхин, ощущая, как от Саворина несет сивушным запахом, и не понимая, зачем это молодому парню взбрело разыгрывать его, не склонного ко всяким розыгрышам.
— Так ну мы, Андрей Петрович…
— То есть чего мы? — перебил Пряхин, сердясь и досадуя уже, так не желая выходить из своего задумчивого состояния.
— С Любкой, ну мы туда суемся, значит, идем и сами думаем, а чего это так не хочется туда. Не хочется, а идем. Отворяем дверь, Андрей Петрович, а он вот, он лежит…
— Да врешь же ты, паря, от тебя, Саворин, сивушкой прет за версту. Чего ты врешь? Чего ты там с Любкой делал? С Сироткиной Любовью, что ли? Не успела жена лечь в больницу, а ты уж закобелился, бугай ты чертов! С Сироткиной Любовью, что ли?
— С ей, Андрей Петрович. А вот что я там делал с ею, Андрей Петрович, миленький, так уж, Андрей Петрович, это мое личное дело. Может, мы общественные дела порешали или повышенные обязательства собрались вырабатывать. Мое личное и ее — тоже личное. — Он подошел совсем близко к Пряхину и укоризненно зашептал: — Не хочешь спасать человека — это уж другое дело, Андрей Петрович. Так и режь: буран, мол, свету белого нету — мрак один. Как бы, мол, чего…