В начале сентября собрались на маневры. Выехали затемно. Чуть-чуть пробивался свет сквозь частую предутреннюю изморось дождя. Пришлось солдатам надеть плащ-палатки, закутаться получше, выставив только глаза. Установки мокро лоснились от дождя, то и дело пробуксовывая на дорогах, оставляя после себя рваную черную землю, и густой дым долго висел в воздухе.
Часа через четыре машины свернули на обочину дороги, расчеты поспрыгивали с установок. По дороге пошли танки. Гулкий, грохочущий лязг железа наполнил весь лес, едкий дым напитал собою воздух. А танки шли, торопливо разрывая дорогу, тускло поблескивая мокрой зеленоватой сталью, стрекоча на изволоках столь оглушительно, что хоть уши затыкай.
Комбат построил батарею и объявил, что первый дивизион, находясь на маневрах, играет роль атомного дивизиона и поддерживает танковую армию, развивающую наступление по трем направлениям…
А танки шли… Чмуневичев, ожидая, когда же кончится этот железный скрежет, вначале стал считать, сколько их прошло, досчитал до ста девяноста, а танки все шли. Шли они до вечера.
Стемнело.
Дивизион, соблюдая светомаскировку, занял за лесом огневую позицию.
Чмуневичев обалдело соскочил с установки и почувствовал, как по телу прошлась легкая дрожь. До этого дивизион двигался спокойно, потом их батарея свернула в лес и остановилась, и только тут он увидел, как на большой скорости мимо проехал комдив и что-то крикнул комбату, а комбат, грузноватый, красный с лица капитан, сразу же заспешил, побежал по поляне, закричал, остановился возле низкорослой березки, и показал что-то командиру первого огневого взвода, побежал дальше, и тут за ним, взревев, заспешила одна боевая установка за другой. Когда раздалась команда «к бою!», Чмуневичев соскочил с установки, стянул с Сычевым брезент и стал качать домкраты, выверяя уровень. Заспешили, забегали командиры расчетов и командиры взводов.
Дождь полил сильнее. Теперь не помогала плащ-палатка; у Чмуневичева вымокла спина; в горячих руках не слушалось холодное, жесткое железо. Нужно было торопиться. Привезли ракету, дослали в направляющие. Потом оказалось, что неправильно привязали к местности батарею. Комбат, красный, без фуражки и плаща, бегал от одного взвода к другому и торопил командиров взводов.
— В укрытие! — крикнул лейтенант Ольшевский, а сам вскочил в установку, но не закрыл дверь, потому что мешал провод от телефона и провод дистанционного управления, потом лейтенант выскочил, припустился к комбату, но комбат еще издали так на него закричал, что лейтенант вернулся с полпути обратно.
Чмуневичев отбежал вместе с Сычевым и Кобыловым метров на сто. Легли. Лежали долго, пока совсем не стемнело. Чмуневичев уже разуверился, что увидит, как будет сходить с направляющих ракета. Слышно было, как в других батареях, расположенных за лесом, раздавались команды; неожиданно из-за верхушек деревьев вынырнул вертолет и низко протарахтел над поляной, где стояла батарея, и по тому, что он вдруг на несколько секунд завис на одном месте, все решили — засек батарею. Отлетев несколько в сторону, вертолет выпустил осветительную ракету. И в этот момент Чмуневичев услышал шум. Сначала хлопок, потом нарастающий шум, будто за лесом заработал мотор, через секунду шум определился, вытянулся в струнку и повел на одной ноте, медленно нарастая и переходя в сдержанное гудение, и по поляне, тесня ночь, прокатилась, словно кто лизнул красным языком, красноватая волна, и вот уже стало видно на миг все округ; раздался приподнимающий с земли, оглушительный, с трескучим надрывом грохот, и в дождевом тумане показалось белое, текучее пламя — там, где находилась установка.
Как только доложили, что цель поражена, дивизион сменил огневую позицию, отъехав от первой километров на пятьдесят. На новой огневой позиции, в грабовом лесу, нужно было рыть аппарель — земляное укрытие для установки.
Вначале копали в шинелях, так как было довольно холодно, потом копали в одних майках. Утром укрытие для установки было готово — четырехугольное углубление в земле с пологим съездом. И сразу велено было дивизиону сменить огневую позицию. Чмуневичев с сожалением и досадой покидал аппарель.
— Так, товарищ лейтенант, мы же целую, почитай, ночь маялись с ею? — не понимал Чмуневичев, оглядываясь на хорошо вырытое укрытие, обложенное дерном, замаскированное ветками.
— Мы работаем в условиях, близких к боевым.