— Миш, ты чего? — спросил он.
— Да чего? Да ничего. Вот гляди… Хорош ты.
— А что ты — того?
— Эх, Коля, Коля, зачем ты надо мной смеешься? — Чмуневичев сел на порог.
— Да ты что, да никогда не смеялся, вот придумал. — Сычев примостился рядом, достал сигареты и, торопливо закурив, протянул пачку ему.
— Не смерди! — крикнул Чмуневичев так, что Сычев торопливо вскочил, покорно погасил сигарету. Чмуневичев встал и направился в казарму.
— Миш, — сказал Сычев, — Миш, а сержант домой уезжает.
— Ну?
— Ну, чего ну? Уезжает. Сам сказал. Чемодан у него собранный давно, подарки купил. Что ты на меня так вызверился, не пойму?
Чмуневичев приостановился, прислушиваясь к словам сквозь шорох зачастившей снежной крупы с дождем, и никак не мог толком понять, к чему это вдруг говорит Сычев. Он почему-то стал плохо слышать, удивился, что плохо слышит, остановился, побил по ушам ладошками, чтобы прошла глухота, и вопросительно уставился на него.
Сержант попросил Чмуневичева проводить его на вокзал. Было жарко от выглянувшего в этот день солнца. Чмуневичев радовался, что из всего взвода сержант выбрал именно его, но за всю дорогу не проронил ни слова. Шел чуть сзади сержанта и лейтенанта и молчал.
Молчал и на перроне. Когда, шумно дыша, медленно тронулся поезд, сержант крепко сжал руку Чмуневичева, серьезно и по-прежнему строго поглядел ему в глаза. Чмуневичев часто-часто заморгал, чувствуя, как зачесалось в переносице.
— Пиши, — сказал сержант и стал трясти руку лейтенанта.
— Пиши? Куда пиши? Ну на какой такой адрес — вот не пойму? Да и чего? А куда? Ну не говорит ничего?
— В одной почти деревне живем, моя, Короселево, рядом с твоей, — сказал сержант, пожимая руку лейтенанту Ольшевскому. Поезд отходил, а Чмуневичев, идя за вагоном, натыкаясь на людей, глядел на сержанта. Он хотел еще раз вблизи взглянуть на сержанта, может быть, узнает его, узнает в нем своего земляка.
В часть он не торопился. Брел медленно по улице города, глядел на людей, машины, дома, на ласковое весеннее солнце, мало-помалу им от увиденного и только что пережитого при расставании с сержантом овладело приятное, легкое чувство, такое, какое он испытал, когда впервые увидел теленочка возле коровы.
За городом он остановился на шоссе, постоял, поглядел на деревья, сквозистое голубоватое небо с легкими крапинками перистых облаков и широким, решительным шагом направился в часть.
1972