Егор постоял и, нагнув голову, пошел в правление, не зайдя пить чай. Евдокия принялась кормить корову.
— Маня? — говорила она с крыльца, но корова не оглядывалась. Тогда она намешала отрубей, посолила мешанину и поставила перед коровой. Та быстро съела намешанное, облизала ведро и громко, сытно взмыкнула. Евдокия намешала еще. Корова ела, оглядываясь на Евдокию, и довольно мотала хвостом.
К обеду Евдокия совсем устала от переживаний, от хлопот, от предчувствия чего-то недоброго, а когда показалось, что корова привыкла к ней, успокоилась и села доить. Но корова не далась. Евдокия подходила к ней с разных сторон, приучая к себе, задабривала снова помоями, солью, говорила самые ласковые слова, которые на ее бывшую свирепую Маню действовали моментально, но ничего не помогло.
— Мамочка ты моя, — устав, говорила Евдокия, — мамочка ты моя, да разве такое недружелюбие можно выводить из себя? Это что ж такое получается? У тебя вон и вымечко расперло от молока, а заболит от долготерпения. Оно ишь почернело как.
Ей показалось, что корова присмирела, и она села доить: корова попятилась, лягнула ногой так, что ведро с шумом отлетело прочь, а Евдокия упала с подставки и уползла от коровы на четвереньках.
У Евдокии рябило в глазах, кружилась голова, и она легла полежать.
— Уведи ты ее к бесам, — сказала она пришедшему Егору. — Мочи никакой нет моей. Она мне сразу не понравилась, это, поди, дичь какая-то. Убери ты ее, грешную. Она на меня прямо кидается, а глазища у нее красные, дикастые. Мне страшно от нее. Ведро помяла напрочь. Какая же это к бесу корова, когда ведро новое, с полудой…
— Ее аппаратом доят, — сказал Егор. — Я забыл предупредить.
— Каким таким паратом?
— Электродоилкой.
— Небось жудит, как твоя бритва? Вот и корова испортилась, человека не признает. Мыслимо ли это, не признавать человека? Убери ты ее. Я все слабшее, Егорушка, источит меня слабость, испьет всю как есть. Я лежу, а у меня сердечко ходуном так и ходит, будто тилипается там на ниточке.
— Все, ухожу, мама, в отпуск, — сказал Егор. — Хотел закончить стрижку, но ничего не поделаешь. Едем.
— Ну? — спросила настороженно Евдокия. — Может, не надо ехать? У тебя столечка делов да хлопот? Я хочу, а из-за меня ты свои дела не справишь, не надо, Егорушка, ехать.
— Сама просила?
— Да кто ж знает, как лучше…
— Думал, мам, к Анне и Наде в Зыряновск поехать или к Николаю и Сашке в Джанатас, но теперь думаю, что лучше все-таки съездить в Кутузовку. Сегодня ночью во сне ее видел.
— Вот-вот, — продохнула Евдокия, — куда ж ехать? И там ждут, и там, везде.
Евдокия встала. Только теперь Егор увидел, как она иссохла телом, и окончательно решил: ехать.
Все эти дни Евдокия жила ожиданиями; она прибрала в доме, испекла на дорогу пирогов. Сын пропадал в правлении, сдавая заместителю дела, и приходил домой поздно. Он был доволен принятым решением и тоже торопился, ожидая своего отпуска. У Евдокии разболелся желудок, и она перестала совсем есть, в голове стоял шум, иногда находила такая слабость, что ей трудно было пошевелить рукой, и она боялась, что остановится сердце, и, когда ей казалось, что оно уже на последнем исходе и вот-вот перестанет биться, она вставала и не ложилась в постель, поджимая грудь рукою, шепча про себя молитву. От слабости бесконечно бежали слезы, и лицо и шея от этого у нее были мокрыми.
Когда Егор сказал, что заказал билеты на самолет, Евдокия, никогда не летавшая на самолетах, совсем не испугалась, как того ожидал сын, а только спросила:
— Так, однако, шибче?
— Завтра уедем в Караганду, садимся сразу же на самолет и еще до обеда будем в Омске, а к вечеру или еще раньше — в Кутузовке.
Евдокия согласно кивала головой, но в душе не верила, что завтра будет в Кутузовке. Слишком много было пережито и передумано, чтобы вдруг сразу оказаться в Кутузовке.
В самолете Евдокия украдкой взглядывала на сына, до конца не понимая того, что сын ее и самолет и завтрак в самолете воспринял как должное, как разумеющееся, на самолеты в аэропорту смотрел просто, не удивляясь и не проявляя интереса к ним, будто это были овцы.
— Он в окно глядит, — подтолкнула она сына, глазами показывая на мужчину, уставившегося в иллюминатор.
— Пусть глядит, раз нравится, — ответил Егор.
— А разве можно?
— На то и иллюминатор. — Егор по-прежнему читал газету.
В Омске они ехали на вокзал на такси, а потом на электричке добирались до станции Марьяновка, от которой до Кутузовки было еще шестьдесят километров. В Марьяновке Егор пошел на станцию, где встретил бензовоз из соседней с Кутузовкой деревни.