Он пошел быстрее, ступая по лужам. В них, когда вспыхивали зарницы, качались звезды.
На краю деревни остановился. Рядом в луже отражался кусок неба. Он подошел ближе, увидел свою качнувшуюся тень, подумал, что, может быть, в этой земной луже отражается несколько галактик, и сел прямо на мокрую траву. И стал думать о том, что его несчастье кажется жалким и тихим, если сравнивать его с тем, что происходит вокруг в мире, в других галактиках…
Было тихо.
Медленно оседал отяжелевший воздух на землю, и становилось душно. В голову лезли мелкие, пустые и никому не нужные мысли, и он не мог понять, почему ему не приходит в голову ничего интересного…
А когда с луж потянуло парком, посерело, задымилось вокруг, он понял, что наступило утро.
Сквозь ворохи туч просинивало небо. Верхом прошелся ветер, зарябились лужи, качнулся туман, колыхнулся и потянулся кверху, и все вокруг зазыбилось, неожиданно прокурлыкали журавли в небе, а в деревне откликнулись им гуси.
Где-то шлепала лошадь по грязи. Зачернела точка. Точка выросла в коня. Сидящий на лошади сказал:
— Из верхов приперли, председатель за вами послал, Дмитрий Дмитриевич.
Это был Митрич. Он спешился, сунул повод в руки агроному.
— Дойдем, — сказал агроном. — Подождут. Они вовремя приехали.
— И то правда, не уедут, — добавил Митрич за агрономом.
Мор как рукой сняло. Агроном шел быстро, чувствуя, как напряглось тело, как его разбирает какая-то злость, та, которая появилась недавно у него, упругая и необходимая. Он думал, что сейчас им все выскажет.
— Старший агроном района приехал? — спросил Митя.
Нетерпение передалось в голову, и Митя понял, подумал почему-то, что никогда и никуда отсюда не уедет. Она уехала? Ну так что же, жизнь ведь не кончилась. Он спешил, думая о словах Митрича: «от весны — три версты до осени», о том, что старик жить без него, Мити, не сможет: считает сыном, гордится им, — и все это накатывалось на агронома теплой волной, светлело у него в груди и распирало от желания работать.
Ему нужно было теперь на работу, и он торопился…
1968
МАРИША
Работа подходила к концу. Опустела большая столовая, и уже подметали и мыли пол. На кухне гремели кастрюлями, подавали их в посудомойку и кричали:
— Мариша, Мариша, ну быстрей! Не слышишь, что ль?
Мариша торопилась; скользили тарелки в руках. Она боялась, что какая-нибудь из них плюхнется на пол и разобьется, и замирала, когда высокая стопка тарелок с надписью «Общепит», качнувшись, задрожит и начнет медленно заваливаться набок. Она подставляла плечо, прислонялась лицом к стопке и тихо опускала на стеллаж, чувствуя, как вспотела от волнения.
Постепенно затихал шум в столовой. Уже расставляли на завтра соль, горчицу, перец. Посветлело в зале от чистых накрахмаленных скатертей.
Толстая заведующая в белом халате прохаживалась между столами и что-то говорила уборщице Лене, показывая пальцем на ножки столов.
Мариша удивилась, как быстро сегодня закончилась работа. Окинула взглядом большую горку чистых тарелок и порадовалась, что у нее так ладно и хорошо получилось.
Вот, кажется, и все. Она обмыла чаны, вытерла решетки и подоконник, выпустила воду и тщательно протерла ручку двери. Все сделано. В дверях оглянулась: не забыла ли чего?
В столовой уже никого не было. Заведующая стояла с замком у двери и ждала. Толстые белые ноги были широко расставлены, руки закинуты назад, и в ее немом ожидании было столько важности, сколько бывает у людей, не имеющих этой важности.
— Я, Любовь Серафимовна, уже, — сказала Мариша, смотря в каменное лицо заведующей, смотря и смеясь оттого, что та будто ее и не замечает.
— Ну, ну, проходи, — сердито проговорила Любовь Серафимовна, но вдруг засмеялась и сделала жест рукой… впрочем, Мариша никогда не могла понять, что он означал, но он всегда служил как бы мостом для перехода от одного состояния заведующей к другому.
Вот и сейчас.
— Яйца идем бить, — добавила Любовь Серафимовна, и Мариша знала, что это говорится о пустом времяпрепровождении.
Заведующая возилась с замком. Мариша ждала ее на улице, слыша, как та говорила и гремела замком.
— Ха-ха! Яйца бить, — усмехалась у двери Любовь Серафимовна, торопилась и поэтому никак не могла закрыть замок. — Человеку нужно работать и работать. Вот я, к примеру, что буду делать? А ничего. Приду и буду жрать. Поэтому я такая и толстая. Чтоб ты сдох, этот замок!