— Вот бы знакомых, — разводил он руками, хотя в это время ненавидел себя больше всего, считая, что нет более глупого и ненужного человека, чем он, потому что даже в армию его не взяли по здоровью. Пять лет уже работает в библиотеке, и странно: хвалят! Он считал, что такую простую, никчемную работу мог делать любой, а его хвалят: культурный работник! Награждают подарками и грамотами!
Коля тоскливо смотрел в окно и глубоко затягивался. Когда вспыхивали сполохи, щурился, всматривался в мокрый плетень, крыши домов, в далеко тянувшуюся улицу, странно мерцающую в этом водянистом, чуть желтоватом свете. Он постоял еще так. Затем прошел в горницу. Здесь было еще темнее. С тех пор как умерла бабушка, он даже ни разу не подмел тут пол, поэтому и пахло в ней кислым.
Митя опять позвенел ложечкой о банку. Звук вышел чистый, будто банка была пустая. Он повернулся к Коле, посмотрел в его сторону, думая о чем-то, и наконец сказал:
— Ты молчишь, а я знаю почему.
— Ну? — спросил Коля. — Почему?
— Ты не усмехайся, — продолжал Митя, ударяя ребром ладони по колену. — Ты давно бы убег от такой жизни. А я скажу почему. Возьмем нашу городенцию, возьмем. — Он встал, прошелся к печи. — Все говорят, что Екатерина II хотела перестроить ее, сделать красивше, выгоднее, а что говорят в Шмелевске? В таком же райгородке? Не знаешь, а я там бывал. Говорят тоже, что Екатерина уже план составила о переустройстве их городка. Понял?
— Ну так что? — не понимал Коля.
— А то, что везде такое, везде говорят, чего они хотели бы, и только говорят и ждут, когда за них кто-то что-то сделает, а сами сидят в домах, наварили варенья и сочиняют легенды, что вот, мол, Екатерина за них сделает. Едят варенье и травят побасенки. Вот мы с тобой кто? — Он опять позвенел ложечкой.
— Оставь! — дернулся Коля. — Оставь ее, ради бога, ложку-то!
Коля сел, уставясь в окно.
— Все врут себе, — продолжал Митя. — Как это ни странно, но все. Уповают на кого-то. А ключи нужно ковать самому! Но человек так сделан, ну само собой рожден, что любит, чтобы ему обещали что-то, и он этим уже будет доволен. Знаешь, я иногда люблю бога, хоть и посещаю атеистический кружок. Живет он себе где-то не в этаком городишенции, смотрит силь ву пле на нас, в основном на вас, потому что я уеду из этого города, чтобы выковать себе счастия ключи, и думает, что мы все дураки. И знаешь, он прав. Вот что обидно.
— Какие такие дураки? — усмехнулся Коля, все еще ничего не понимая.
— Возьмем тебя, — продолжал Митя, опять начиная водить ложечкой по банке.
— Перестань! — крикнул Коля.
— Ну хорошо. Хорошо. Возьмем тебя. Кто ты есть в этом красивом городке на бугре с садиком, Домом культуры, магазинами и библиотекой, ну? Кто ты есть? А я скажу. Ска-ажу! Прокисающее существо, выражаясь мягко. Вот куда кривая с помощью прямой завела. Ферштейн?
Коля вспомнил, что таких разговоров, как сейчас, было много. Каждый дождливый вечер, когда нельзя выйти на улицу, а дождь идет и идет, моросит и моросит. Склонившиеся под тяжестью воды ветлы, клены, дубы, мокрые, продрогшие, кажутся живыми, близкими, которым тоже надоел дождь и которые молча, как и люди, проклинают дождь, мечтают о хорошей, теплой погоде, о чистом небе, о том, о чем можно только мечтать. И Коля думал, что рад был бы уехать отсюда, уехать, например, в Пензу, ходить по ее чистым улицам, любоваться памятниками, и высокими домами, и скверами с гравийными дорожками, по которым приятно ходить и в дождливую погоду, смотреть спектакли и кино, а вечером сидеть в ванной, в теплой голубой воде и заново просматривать мысленно виденное днем. И однажды ему представилась такая возможность его как лучшего библиотечного работника попросили переехать в областной город на работу, и он отказался. Он не поехал в Пензу. А вот Митя бы не отказался. Он набирает рабочий стаж, чтобы наверняка поступить в институт. Митя твердо решил поступить в институт, чтобы не возвращаться в свой город. Для своих двадцати лет он удивительно изворотлив.
Он с ухмылкой смотрит на Колю, когда тот, вырядившись в серый брезентовый дождевик, набьет мешок книгами и отправится в тяжелых солдатских сапогах к читателям, пенсионерам и больным и возвращается хмурый, грязный, весь вымокший. Коля не может объяснить, почему после такой работы, когда устанет так, что еле стоит на ногах, после работы, которая, как ему казалось, создана не для него, чувствует какое-то облегчение и даже удовлетворение. А потом, спохватившись, грозит себе, что все бросит, уедет куда-нибудь, отлично зная, что не бывать этому никогда.