Вот с кем Иванников от души расквитался бы за многое, но с «бугром», пусть и вчерашним, даже в последний день ссориться небезопасно.
За спиной раздалось повелительное:
Тушить свет и спать.
С крайней койки соскочил новенький, прошмыгнул перед Юрой, повернул выключатель.
«Быстро приучили», — отметил про себя Иванников, вспомнив, как хорохорился в первый день, пока не получил пару затрещин.
Переступив порог кабинета, собрался отдать положенный рапорт, а воспитатель остановил, махнув рукой.
Садись, Юра, попьем чайку, поговорим на прощание.
Иванников удобно устроился в кресле, закинул ногу на ногу: как-никак по бумагам он уже свободный и может позволить себе такую дерзость.
Разговор, надеюсь, будет мужским? — спросил воспитатель, разливая чай.
Юрий знал, что под этим подразумевалось. Колонисту разрешалось спорить, отстаивать свое мнение, не отвечать на вопросы. Запрещалось только лгать. Ребята любили такие беседы, дорожили ими, но и побаивались: ведь даже молчание можно оценить «да» или «нет». Поэтому Юра предпочел ответить вопросом па вопрос:
А иначе зачем вам его затевать, гражданин начальник?!
Для тебя я уже Виталий Николаевич, с завтрашнего дня еще и товарищ. А разговор действительно предстоит серьезный. Ведь я в душе опасаюсь, не спешу ли с твоим досрочным освобождением.
Глаза Иванникова округлились, стакан дрогнул в руке. Он неловко смахнул рукавом куртки упавшие на полированную поверхность столика капли чая и уставился на воспитателя: «Ничего себе затравочка».
Но вы же сами, гражд… — он запнулся и с трудом поправился, Виталий Николаевич, дали хорошую характеристику. Слышал, и с замполитом спорить пришлось.
Воспитатель нахмурился.
Вели бы только с ним. Главное — с собой спорил. А не дать положительной характеристики не мог: ты ее заслужил. Но боюсь, Юра, как бы снова не сорвался, рассчитывая по свойственной тебе самоуверенности, что набрался здесь блатного ума-разума и теперь не попадешься.
Колонией я сыт по горло, Виталий Николаевич. Уж кому, как нс нам, это понимать.
Ом по привычке потянулся в нагрудный карман за сигаретами, но опомнился и стал заталкивать пачку обратно.
Ладно уж, кури, — разрешил воспитатель и придвинул к нему пепельницу. — В порядке исключения. Одну. И потом откроешь форточку.
Затянувшись дымом, Иванников спросил:
А что вас, собственно, во мне тревожит, Виталий Николаевич? Как бы не сорвался», — он скривил губы, — это общие слова, а вы конкретно. И потом, если сомневаетесь во мне, так почему добивались освобождения?
В двух словах не объяснишь.
Воспитатель встал, взъерошил свои русые волосы, прошел к письменному столу, постоял над ним.
Ладно, иди сюда, почитай мои записки. Это не предусмотренный инструкцией дневник индивидуальной работы с осужденным несовершеннолетним, а мой собственный. Может, что и поймешь, может, над чем п задумаешься. А я пройдусь по отряду. Кончишь читать или, если надоест, открой форточку и иди в спальню.
Оставшись один, Юрий пересел за письменный стол, включил настольную лампу и лениво, без особого интереса стал перебрасывать страницы общей тетради.
За драку после отбоя с Серовым — оба лишены очередного свидания».
За отказ выполнить указание мастера — лишен передачи».
За пререкательство с воспитателем — лишен посещения в воскресенье кино».
За попытку пронести из производственной зоны самодельно изготовленный нож водворен в дисциплинарный изолятор на 5 суток».
И шуму тогда было с этим ножом! Зачем да для чего, кого намерен порезать? А он и не собирался никого резать, просто хотел попугать, чтобы не приставали: силенок то по хватало. А то не успеешь передачу научить или выписку из магазина сделать, как тянутся за данью. Попробуй отказать — сами возьмут. Да еще и поддадут.
Были тогда такие, потом их во взрослую колонию перевели.
Мосле кратких записей о проступках следовало размышление:
«Педагогично ли добиваться дисциплины одними взысканиями? Мы ужесточаем наказания, а Иванников из духа противоречия чаще допускает нарушения. К чему мы придем в таком своеобразном состязании и и, отнимая у него надежду на условно-досрочное освобождение?
Удивительно, что при колючем характере он не лидер и не ищет блатного авторитета. Причем сторонится не только положительных воспитанников, но и «отрицалов», хотя те на первых порах признавали нем своего».