Вез всякого аппетита проглотил остывший борщ и взялся за под жарку. Надя молчала, а когда он допивал компот, поднялась и, будто между прочим, сказала:
У меня сегодня вечер свободен. Если хочешь, встретимся за проходной под часами.
Юрий почему-то был уверен, что судить его будут ветераны, а то и начальство. И, придя последним в Красный уголок — не тот случай, когда можно опасаться, что займут твое место, удивился, увидев за столом на сцене совсем молодых рабочих.
Сев рядом с Суворовым, услышал его шепот:
Мы вторыми, сначала кого то за телефон.
Это хорошо: будет время осмотреться, собраться с мыслями.
Секретарь поставила справа от стола судей стул, и на него сел парень, работавший на подсборке двигателей.
— Слушается дело Головлева, — объявил судья, сидевший в центре. В зале наступила тишина.
— Я не буду читать заявление, — продолжал он, — а попрошу заявительницу Иванову подняться к нам и самой изложить суть дела. Давайте, тебя Поля, — обратился он к уборщице цеха, сидевшей в первом ряду.
На сцену поднялась пожилая женщина и заговорила тихим голосом:
— Отец у меня, Терехов, на пенсии, больной. На той неделе у него вечером сердечный приступ был. Я позвонила соседу — ему, Ивану Андреевичу, — кивнула она в сторону Головлева, — попросила разрешения с его телефона «скорую» вызвать. Так он обругал меня и на порог не пустил. Правда, тогда по телевизору футбол показывали, — извиняющимся тоном добавила она.
— Все у вас, тетя Поля? — спросил председатель суда.
— Все. А что еще? — Она растерянно посмотрела в зал.
— Тогда садитесь на свое место и послушаем Головлева.
— А что меня слушать? — нагло ухмыляясь, сказал тот и закинул ногу на ногу. — Все…
— Встаньте, Головлев, перед товарищеским судом ответ держите, — сказал сурово председатель.
— Можно встать, — неохотно поднимаясь, согласился тот. — Хотя, к слову сказать, после смены трудящемуся человеку и посидеть не грех. Но это так, попутно. Все, что соседка говорила, правда. И телевизор смотрел, и надоели мне все с телефоном этим.
— Так ты откажись от него и спокойно сиди у телевизора, — в полной тишине подсказал кто-то из задних рядов.
— Еще чего?! — повысил голос Головлев. — Очередь подошла, мне и поставили. И время было не рабочее. Что хочу, то и делаю.
— Так человеку ведь плохо было!
А я тут при чем? Автомат через два дома. Сбегала ведь потом, вызвала.
А вы знаете, что Виктор Александрович сейчас со вторым инфарктом в реанимации лежит?
Слышал, — подтвердил Головлев и, видя, как угрожающе молчит зал, взвился, накаляя себя: — Но и я не дурака валяю. Работаю мс хуже других. И тоже имею право на отдых в свое свободное время, п своей собственной квартире…
Со своим собственным телефоном, — снова подсказали из задних
рядов.
Да, и с собственным телефоном, если хотите.
Забрать у него телефон и поставить Терехову, — раздалось из
зала.
Не имеете права: я плачу.
Вы, я нижу, свои права хорошо усвоили, Головлев, — заметил председатель суда. — Жаль вот, про обязанности в данном случае моральные — забыли. К слову: сколько вы платите за телефон?
Два с полтиной в месяц, как все.
А зарплата у вас какая?
В среднем двести пятьдесят.
Значит, один процент заработка за телефон, всего один, и еще ки-тесь: «Я плачу». Не стыдно?
Головлев подскочил к столу суда и, наклонившись к лицу председа-1Я, заорал:
Что ты меня стыдишь? Украл я телефон, что ли? Или сам такую ату установил? Или, может, скажешь, Виктора Александровича до фаркта довел? В чем меня обвиняешь, ну, скажи, если такой гра-тн ый.
С1 видом победителя он повернулся к залу и неторопливо пошел воему стулу.
Со среднего ряда поднялся старый рабочий и, не повышая голоса, ’оворил в притихшем сразу зале:
Совесть, Ванька, ты потерял, совесть рабочего человека. Но стыдно тебе — мне. Стыдно перед человеком, которому не помог, а он, я знаешь, жизнь свою в войну не щадил и здоровье производству от-л. Только вспоминаем об этом по красным датам календаря, когда фезидиум сажаем, цветочки дарим. А в обычный день ты, видишь, елефону не подпустил… Стыдно и за то, что моим учеником был. Или, жет, уже забыл?
Да что вы, дядя Никодим! — попытался возразить Головлев, но г поднял руку и строго прервал:
Помолчи, когда старшие говорят. Работаешь ты, Иван, верно, [юшо, слов нет. Но перед кем хвалишься? Перед нами, — он обвел ками зал, — такими же рабочими, как ты?! И потом, разве одним тру-м люб человек? И разве только мастерству я тебя обучал? А кто тебе л за место отца твоего, Андрея Тимофеевича, умершего после войны, ран, на ней полученных? Не дожил — вечная ему память — до /го позора. Кто тебе, когда ты до рамы не доставал, ящик под ноги уставлял, сопли вытирал? Или начисто все забыл? Вот ты здесь рас-нтался: «Мой телефон, моя квартира». А кто тебе их дал, кто сущие» >ш и е тебя за них берет? Так кого пинаешь, стервец! Не знаю, что суд шрищеский вынесет, но запомни, Иван: руки тебе в цехе никто не щет, словом с тобой не обмолвится. Почувствуешь, что такое рабочий \ кот. Если, конечно, наглеть не бросишь, не повинишься перед дьми.