Перед взором встали стены конюшни, выросла прокопченная кузница. Пошел. Стены — а с ними и уверенность — рухнули. Вытер рукавом вспотевший лоб, сунул под язык еще таблетку, протянутую Ольгой Александровной. Приложил руку к левой половине груди, стараясь унять частые толчки сердца. В поле зрения попали взволнованные лица. Понял: надо успокоиться. Легко сказать! В этих четырех шагах все: память, долг, честь. Сел прямо на траву. От молчаливого, но явного сопереживания окружающих стало легче.
Подозвал Юру.
— Пройди вот оттуда, — указал на крайний камень, — в мою сторону четыре шага.
Ревниво следил, как идет. Прошел метра на полтора дальше. Ну правильно, так и должно быть. И он тогда молодой был.
Поднялся, положил на место, где стоял Юра, камешек.
На папку Иволгина лег листок бумаги. Размашисто написал: «Федя! Приезжай искать документы твоих. Николай». Свернул записку, надписал: «Федору Васильевичу Максименко».
Общее волнение выплеснулось в крике Веточкина вслед побежавшему к берегу Олегу Викторовичу:
— Да скорее ты!
Архипов по настоянию Ольги Александровны вместе со старушками присел на доску, положенную Беловым на фундамент конюшни.
Считается, что самое тягостное — ждать и догонять. Но догонять, пожалуй, легче: все-таки действие…
Передав записку сидевшему рядом сыну, Федор Васильевич резко поднялся с дивана.
— Лида, сердечное! — крикнул Сергей Фомич дочери и подбежал к старику, короткими рывками хватавшему ртом воздух.
— Не надо, — остановил тот. — Собирайтесь, едем. Ты на моторке? — обратился он к внуку.
— Нет, на веслах.
— Ну что ты!
— Чего ты, действительно, — прочитав записку, упрекнул и Федоров.
Олег Викторович не стал оправдываться, что в Болотке не оказалось ни одной моторной лодки. Понимал: это разрядка от неожиданной вести.
Захвате Лиду со всеми сердечными лекарствами, что нашлись дома, Сергей Фомич повел Максименко и Алексеева к колхозному катеру.
Вывел на чистую воду и, когда взревел мотор, крикнул Олегу Викторовичу:
— Теперь рассказывай!
Увидев их, Архипов поднялся, взял из рук Саши Белова лопату, подошел к положенному камешку. Только раскачивающийся черенок выдавал волнение. Да забыл поздороваться с пришедшими.
Воткнул лопату в землю, надавил ногой, подрезал дерн. Когда обкопал, попытался поднять весь кусок разом. Не вышло. Выдвинулся Юра с лопатой, попробовал отодвинуть Николая Филипповича.
— Давай, деда, я.
Архипов забрал у него лопату и впервые после того незабытого дня в сорок пятом открыто посмотрел старику Максименко в лицо:
— Подсоби, Федор.
Тот подошел, и черенок второй лопаты закачался в такт архиповской. Вместе вывернули кусок земли. Стали обкапывать следующий.
Наконец Ольга Александровна не выдержала и, заручившись поддержкой Лиды, подошла с ней и остановила работу.
— Нечего заниматься самоистязанием. Вы нам здоровыми нужны. Символически начали, теперь уступите молодым.
У сменивших их Юры, Олега Викторовича, Белова, Ильиной, Веточкина и Нади работа пошла быстрее. Вскоре они уже по пояс стояли в яме.
— Я так глубоко не копал. Попробуйте расширить в сторону кузницы, вот сюда, — показал Николай Филиппович.
Хорошая весть — на то она и весть — распространяется быстро. Не прошло и часа, как по озеру и по дороге стали прибывать люди, прослышавшие, что ищут спрятанное Аринушкой в войну колхозное знамя.
Узнавали подробности, протискивались ближе рассмотреть стариков Архипова и Максименко. Двое шустрых школьников из отряда красных следопытов щелкали фотоаппаратами. Копающих заменяли часто. И не потому, что уставали, а всем хотелось быть не просто очевидцами, а участниками происходящих событий.
Аринушка вновь повторяла свой рассказ и все покачивала головой, посматривая то на Николая Филипповича, начинавшего терять голову и уже дважды прибегавшего к помощи Лидиной мензурки, то на внимательно слушавшего его Федора Васильевича. Искала сходство с теми двумя и не находила.
Федор Васильевич, не зная, как держать себя с Архиповым, мучился, видя его состояние. Наконец решился, подошел, застенчиво положил руку на его плечо.
— Не переживай так, Коля. Я верю — это, думаю, для тебя главное.
— Ох, Федя, и любишь же ты из огня да в полымя. У тебя все или черное, или белое. А главное-то сейчас не во мне. Назвать павшими смертью храбрых числящихся пропавшими без вести, вернуть колхозу знамя — вот главное. И обидно, что все сходится. А вот нет и все тут. Ошибиться не имею права, понимаешь?! Ведь с нашей жизнью уйдут и их имена, если кто потом случаем не наткнется.