В этот момент обе лопаты лязгнули о железо, и Архипов, как молодой, спрыгнул в вырытую канаву. Лихорадочно начал разгребать землю руками. Затем выпрямился, подозвал Юру.
— Сними пиджак.
Ольга Александровна протянула носовой платок.
— Вытрите руки, Николай Филиппович, запачкаете.
— Земля не пачкает, Оленька. Особенно такая. В кармане награды, Юра. Надень на пиджак.
Наконец, не разгибаясь, позвал:
— Федор, иди.
Стряхивая землю, они подняли и передали Юре тяжелый пакет.
— Моя довоенная клеенка, со стола на кухне, — приглядевшись, ахнула бабка Аринушка, когда Юра и Олег Викторович стали разворачивать расползающуюся на куски упаковку. — Матрена, узнаешь? Розовая с цветочками.
— Похожа, — неуверенно ответила одна из старушек, хотя не только цветочки, но и клеенку невозможно было распознать.
Когда развернули, на землю лег твердый бесформенный ком.
— Я загустевшее машинное масло где-то здесь увидел, им и смазал бюст, — смущенно улыбаясь, объяснял счастливый Николай Филиппович.
— Дедушка, — обратился к нему один из школьников. — Разрешите, мы возьмем, очистим.
— Берите, ребятки, берите. Для вас сберегли, — на правах хозяйки ответила бабка Аринушка.
— Только чтоб завтра к началу митинга сверкал на трибуне, — распорядился председатель колхоза.
— Будет сверкать, Сергей Фомич, — заверили обрадованные ребята и стайкой понесли бюст к берегу.
— Сейф под ним, — сказал Архипов. — Нам с тобой, Федя, не осилить. Пусть внуки.
Олег Викторович и Юра спрыгнули в канаву.
Николай Филиппович помог Максименко вылезти, надел пиджак, на котором сверкали солдатские награды: два ордена Славы, медали «За отвагу», «За боевые заслуги», «За оборону Ленинграда». Его окружили ребята. Рассматривали, расспрашивали: «За что?», а один осмелев, поднялся на цыпочки и даже потрогал.
Вскоре на землю лег заржавевший металлический ящик. Попробовали открыть крышку — не тут-то было.
— Несите к дому, — сказала бабка Аринушка. — Ключ у меня.
Белов и Веточкин организовали переноску, и электрический свет, смешавшись с лунным, осветил столы.
Ключ не входил, и пришлось прибегнуть к более надежным инструментам. Наконец крышка открылась.
Николай Филиппович достал пакет, завернутый в клеенку.
— А эта со стола в комнате, — узнала бабка Аринушка.
— Помнится, Анна дала, чтобы не запачкать знамя, — пояснил Архипов.
Осторожно развернули клеенку, потом оказавшееся под ней покрывало — и на стол легло алое полотнище. Местами на нем проступили пятна, один край рассыпался на глазах, но это было первое знамя колхоза, не сдавшееся врагу, не попавшее в плен.
— Ничего, реставрируем.
— И передадите школьному музею, — попыталась продолжить мысль Федорова пионервожатая, но он не согласился.
— Нет, это не музейная реликвия. Оно будет стоять на своем месте, в правлении колхоза.
С особым волнением вынул Николай Филиппович из ящика полевую сумку, тоже обернутую во что-то плотное.
— Когда ты только успел еще и упаковать, — восхитился Федор Васильевич.
— Не знаю, — тихо признался Архипов.
На стол один за другим ложились документы, партийные и комсомольские билеты. Часть сохранилась в хорошем состоянии, в некоторых прочитывались отдельные буквы, в большинстве — особенно в письмах и на ломких фотографиях — ничего нельзя было разобрать.
— Возьмем в город и направим на экспертизу. Там восстановят текст, — сказал стоявший за спиной Архипова Алексеев. — Попросим сделать три копии: для родных, заводского музея и вашего школьного, — добавил он, к радости красных следопытов, опасавшихся, как бы их не забыли.
Когда Архипов высыпал на стол солдатские медальоны, бабка Аринушка спросила:
— Бой на пригорке был, у льняного поля?
— На безымянной высоте, как значилось на картах, — ответил Федор Васильевич. — Отметку не помню. Но там росла пшеница — не лен.
— В сорок первом — пшеница, сейчас — лен, — пояснила бабка Аринушка.
Сергей Фомич с удивлением посмотрел на нее: лен там стали сеять всего год назад.
— Там две большие пушки стояли, — продолжала бабка Аринушка. — Мы их, как немцев прогнали, в болото столкнули: мешали пахать.