При всей словообразовательной скромности, в «Огнивом-сечивом…» уже найдены и начинают лирически осваиваться некоторые значимые, весьма продуктивные для Хлебникова корни/образы. Собственно, все слова, используемые здесь, образуют гнезда хлебниковских неологизмов. Среди них такие наиболее продуктивные основы, как мир ‘целое, вселенная’ (50 слов с этим корнем насчитывает «Словарь неологизмов», см.: Перцова 1995, 431—432), -буд (40 слов, см.: Перцова 1995, 422) и -зар (я) (32 слова, см.: Перцова 1995, 441; это отсутствие неологизмов при наличии потенциально неологистических корней уже отмечалось для поэзии Хлебникова, см.: Перцов 2001/2002, 176—177). Важными и количественно ощутимыми в дальнейшем станут и гнезда огонь, дым, уста, улыбка, дол, сладкий [см.: Перцова 1995, 430, 445, 457, 452]. Не порождает неологизмов лишь корень курить . В соответствии с этим и тема курения в поэзии Хлебникова оказывается достаточно редкой. О том, в каких именно мотивах и в связи с каким содержанием она развивается, речь пойдет ниже.
2
Из грамматических особенностей в этом стихотворении обращают на себя внимание глагольные формы. Они очень хорошо выделены почти одинаковым положением в не строго параллельных синтаксических конструкциях, а также и в стихе, где они все, кроме одного, оказываются в рифме. Заметим кстати, что у Хлебникова рифмуются более симметричные синтаксические построения: каркас нечетных строк образуют косвенное дополнение в форме существительного в творительном падеже и сказуемое, а каркас нечетных – прямое дополнение и сказуемое. В дальнейшем такой рифменно-синтаксический параллелизм будет встречаться еще, однако нельзя сказать, что в «Огнивом-сечивом…» опробована некая фундаментальная особенность поэтики Хлебникова: такие конструкции все же не часты. Ср.:Сияющая вольза
Желаемых ресниц
И ласковая дольза
Ласкающих десниц.
Сияющая вольза…, 1917
Блеснет забытыми заботами
Волнующая бровь,
Опять звенит работами
Неунывающая кровь.
Вновь труду доверил руки…, 1918
Здесь скачешь вольной кобылицей
По семикрылому пути.
Здесь машешь алою столицей,
Точно последнее «прости».
Жизнь, 1918—1919
Тихес голубое веничие.
Почили на веки печали,
Червонцев блеснувшие дали,
Зиес золотые струйничие,
Деревьев поломанный посох,
Ослады восстанья весничие,
Как снег, крылопад на откосах.
М л а д р о г о л у б о е п о л е т а,
Станица умерших нагес
И буря серебряных крыл,
Омлады умершей волота.
В пустынных зенницах охота
Щитом заслонить сребровеющий тыл.
И г р у с т н а я в е р а и н е с,
О чем и кому, я забыл.
Ангелы, 1919
В первых трех примерах мы имеем синтаксический параллелизм (не всегда полный) рифмующихся строк, как и в разбираемом стихотворении, а в последнем – словно развитие приема, более тонкую игру идентичных или схожих синтаксически, но не рифмующихся строк [34] . Однако в годы, близкие ко времени написания «Огнивом-сечивом…», рифменно-синтаксический параллелизм Хлебников, кажется, использовал охотнее. Ср.:
И я свирел в свою свирель,
И мир хотел в свою хотель <…>
И я свирел в свою свирель…, 1908
Я – отсвет, мученник будизн.
Я – отмет славный смертизны.
Я – отцвет цветизны.
Я – отволос прядущей смерти.
Я – отголос кружущей верти.
Я – отколос грядущей зыби.
Я – звученник будизн.
Я – мученник немизн.
Смеянство древних зорь
Старуха-веруха за тайной сидит.
Радуха-родуха на ветке вопит.
За далями златом падал туман.