Остальные рифмы носят чисто жанрово-бытовой и шутливый характер. В особенности это относится к рифмам Перуджино / корзину ; записка / Франциска , которые подчеркивают главные элементы бытовой любовной сценки: «Там – в окне, под фреской Перуджино, / Черный глаз смеется, дышит грудь: / Кто-то смуглою рукой корзину / Хочет и не смеет дотянуть… // На корзине – белая записка: / «Questa sera… монастырь Франциска…» ( Перуджия , июнь 1909).
Если перейти к итальянским стихам Николая Гумилева, то здесь наблюдаются практически те же тенденции, что и у Блока. Кратко перечислим их: а) тенденция включать итальянские имена и топонимы в рифменную позицию; б) нерелевантность фонической разницы итальянских слов с одной и двойными согласными; в) некоторая свобода в отношении итальянского ударения. Приведем теперь несколько примеров с именами собственными: а) Буонаротти / плоти ( Фра Беато Анджелико, 1912) [69] ; громы / Содомы ; равнины / Уголино (Пиза, 1912); Сицилию / Виргилию; обычай / Беатриче ( Отъезжающему , 1913); Данта / Леванта ( Какая странная нега , 1916); двери / Алигьери ; объята / Торквата ( Ода Д’Аннунцио к его выступлению в Генуе , 1915). Здесь первая рифма имеет явный семантический подтекст. Приведу всю строфу:
Пускай велик небесный Рафаэль,
Любимец бога скал, Буонаротти,
Да Винчи, колдовской вкусивший хмель,
Челлини, давший бронзе тайну плоти.
Понятие плоти , которое синтагматически относится к Челлини, на парадигматической оси распространяется на Микеланджело, и в этом сильнее проявляется оппозиция между вещественной скульптурой и «плотской» живописью Буонарроти и живописью небесного Раффаэлло. Стремление к семантизированной рифмовке – явная черта эпохи, ср. у В. Комаровского рифму: Савонаролою / Прокридой голою ( И ты предстала мне , Флоренция, 1913), где иронически женской наготе противопоставлен суровый образ монаха-морализатора.
В рифмах Гумилева также можно найти часто используемые топонимы: Сиены / стены ; Каррары / базары ( Пиза , 1912); Брабанте / кьянти ( Генуя , 1912); кьянти / Леванте ( Ислам , 1916); Романье / признанья ; Болонье / благовонье ; беззаконьи / Болоньи ( Болонья , 1913); клюве / Везувий ( Неаполь , 1913). Налицо отчетливая склонность Гумилева к экзотической рифме: она находит широкое применение и в его итальянских стихах.
Что касается тенденции пренебрегать фонической разницей итальянских слов с одной и двойными согласными, то ярким примером может служить рифма Буонаротти / плоти , хотя данное обстоятельство нуждается в оговорке. В самом деле, фамилия Микеланджело звучит и обычно передается по-итальянски как Буонарроти (Buonarroti), и в такой правильной и обычной форме прекрасно рифмуется со словом плоти . Очевидно, Гумилев, как и другие русские поэты [70] , более внимателен к звучанию фамилии великого художника, чем к ее правописанию. Вообще Гумилев внимателен к правильной передаче итальянских слов, как доказывает написание палаццо дожей или Ливорно ( Генуя , 1912). [71]
Наконец, что касается ударений, то у Гумилева отмечается традиционная акцентовка слова гондола (см. рифмовку гондóл / пчел [стих. Вененция , 1913]), хотя есть и один очень любопытный случай. В стихотворении Неаполь мы читаем следующее двустишие:Режут хлеб… Сальвáтор Роза
Их провидел сквозь века.
Перед нами перестановка ударения по чисто метрическим соображениям. Как известно, в имени Salvatore (в сокращенной форме Salvator ) ударение падает на гласную о: Сальватóр . Гумилев переакцентирует слово, чтобы соблюсти ритм четырехстопного хорея. [72]
В поэзии Михаила Кузмина итальянские слова и имена естественным образом сосредоточены в циклах Стихи об Италии (сб. Нездешние вечера ) и Путешествие по Италии (сб. Параболы ), но не только. С одной стороны, в его стихах отмечаются аналогичные тенденции, как в поэзии Блока и Гумилева. Что касается примеров из Блока, то здесь небезынтересно отметить ‘ответ’ Кузмина на одну блоковскую рифму. Имеется в виду тройная рифма: Равенна / нетленна / благословенна ( Равенна , 1920), т. е. явная реплика на блоковскую бренно / Равенна . Также перекликаются с блоковскими рифмы на имя Франциск ( низко / Франциска ; Ассизи , 1920; писк / Франциск ; Поездка в Ассизи , Апрель, 1921), где в обоих случаях ощутим их разговорно-бытовой характер. Как и у Блока, у Кузмина есть рифма Марко / жарко ( Св. Марко , 1919), где приводится итальянская форма имени евангелиста, и, таким же образом, опять в стихотворении Равенна (1920), мы находим ‘гумилевскую’ рифму двери / Алигьери . Однако по своему составу ‘итальянские рифмы’ Кузмина более сложные и демонстрируют бóльшее знание итальянского языка вообще и итальянской просодии в частности. Единственным исключением является трактовка фамилии Микеланджело в стихе: «Сивиллой великого Буонаротта» ( Тразименские тростники , 1919 или 1920). Перед нами как будто родительный падеж варианта Буонаротто (вариант фамилии великого художника, часто в сопровождении артикля, «il Buonarroto», как всегда представляет двойное р и одно т ).