Наконец, на второй день после того, что денщик захворал, а Ивашка его заместил, лекарь, навестивший больного, подошел при Ивашке к кровати, ощупал больного и щелкнул языком.
— Готово! — выговорил он.
Офицер был мертв.
Ивашке, недавно нанятому пришлось хлопотать о похоронах, потому что денщик лежал в кухне в бреду и нес такую же околесицу, как его барин несколько дней назад.
Так как Ивашка, только что приехавший в столицу, ничего не мог сделать один, то лекарь дал ему в помощь одного фельдшера. Нашлись у офицера в шкатулке кое-какие деньги. На них его и похоронили, дав предварительно знать в полицию, а равно и в военный госпиталь.
Приехал доктор, важный, с орденами, расспрашивал фельдшеров и лекаря, как и отчего помер офицер. Они рассказали.
— Чудно, — сказал важный доктор, — это, должно быть, горячка, да из самых скверных, гнилых.
Денщика, который был в безнадежном состоянии, по приказу важного доктора, положили в тележку и отвезли в военный госпиталь, на Введенские горы. Ивашка вдруг остался опять без места, — хоть на улице ночуй! Не зная, что делать и не желая идти на хлеба к Воробушкиным, Ивашка обратился с просьбой к лекарю.
— Что же, пожалуй, — отвечал тот, — иди ко мне из-за харчей, а жалованья я тебе положить никакого не могу. Я человек бедный.
Ивашка тотчас согласился. Он рад был найти хоть кров.
На другой день он был уже на квартире лекаря, человека холостого, одинокого и очень доброго. Через два дня после поступления, проснувшись утром, Ивашка стал по приказанию будить нового барина. Лекарь поднялся, напился чаю, но опять лег спать, жалуясь на смертельную боль в голове.
«Скажи на милость! — подумал Ивашка. — И этот захворал».
— Что это у вас здесь, в Москве народ какой все хворый! — заметил Ивашка в разговоре с фельдшером.
— Нет! — отозвался фельдшер. — Мы в Москве — ничего. А я вот так полагаю, что та самая офицерская горячка, что ни на есть заразительная, оттого и денщик захворал, и лекарь. Да и я, признаться сказать, что-то себя плохо чувствую.
Наутро новый барин Ивашки не вставал с постели, а фельдшер все жаловался, что ему очень не по себе и к вечеру тоже слег.
Через три дня Ивашка вдруг очутился в новой квартире один с двумя покойниками. Послали его в этот день на рынок купить яиц и капусты; когда же он вернулся, то нашел фельдшера мертвым, а барин-лекарь при нем последний вздох испустил.
Старуха, хозяйка дома, взяла на себя распорядиться похоронами.
— А ты, паренек, — сказала она Ивашке, — убирайся на все четыре стороны! У тебя, должно быть, глаз скверный. Останешься здесь — и меня сглазишь, и я помру. Уходи да и не заглядывай ко мне в дом!
Ивашка опять очутился на улицах Москвы, на морозе, без дела, без крова, да вдобавок еще гододный.
«Мудрено здесь жить, — думал он, грустно и тихо двигаясь по незнакомым ему улицам. — Уж лучше бы на село, просить мир, чтобы назад пустили. Буду старательно работать, хоть мужицкое дело и не под силу. А все-таки лучше, чем здесь, в столице, из дома в дом мыкаться».
Более всего занимало и беспокоило Ивашку то обстоятельство, что он как будто всем, к кому поступал, — приносил несчастье.
«Оно и в самом деле, — думал он, — глаз у меня, должно быть, скверный. Ведь хозяйка-то правду сказала…»
И он вдруг остановился среди улицы: это соображение перепугало его. Выгнанный старухою из дома, он поневоле шел теперь к Воробушкиным просить пристанища, хоть дня на два. Уля может его к себе в горницу пустить. Но соображение, что если у него этакий глаз — он может тоже сглазить Улю или Капитона Иваныча, — испугало его.
Ивашка остановился, сел у ворот первого появившегося дома и не знал, что делать. Голод его мучил, а куда идти и как быть — он не знал. Он начал соображать и рассуждать сам с собой.
«Ведь по приезде в Москву был же он у старых господ и у дорогой Ули? Ведь не сглазил же их. Правда! А ну, как теперь сглазит!.. Нет, негодно это!.. Не пойду я к ним!» — решил Ивашка.
Просидел он около часа у неизвестного ему дома. Голод все сильнее сказывался в нем, да вдобавок как-то голова отяжелела, стало нездоровиться.
Сколько просидел бы тут Ивашка — мудрено сказать, если бы к нему не подсел, чтобы отдохнуть по дороге, какой-то человек с большущими очками на носу и в длинном кафтане. Барин не барин, да и не простого звания.
Глянув пристально в бледное лицо парня через свои большущие очки, вновь подсевший спросил его:
— Кто ты таков? Откуда?
Ивашка объяснился.
— Те-те-те! — проговорил подьячий. Это был Мартыныч. — Вон как! гора с горой не сходится, а люди-то как, бывает, могут встренуться… А я чуть не прямехонько из дома твоих старых господ — Воробушкиных.