— Да. Если правда, что сказывают, — заговорил Риндер и, наклонясь, шепнул сенатору что-то на уха, прибавив — Я чай, слыхали?
Лицо Еропкина мгновенно омрачилось, глаза блеснули ярче.
— Это клевета, государь мой, — более чем строго выговорил он. — Нет и не народилось еще той бабы деревенской, которая врала бы пуще Москвы белокаменной.
— Да оно так-то так, — отозвался доктор, смущаясь.
— Если завтра матушка государыня Москва, — продолжал бурчать Еропкин, — скажет, что я младенцев у себя втихомолку режу да кровь их пью, так, право, я не удивлюсь.
Риндер начал подобострастно хихикать. Вечно всем всегда прислуживающий немец подошел было теперь к сенатору перекинуться словечком именно потому, что через несколько дней ему приходилось иметь до Еропкина просьбу в сенате.
Риндер собирался уже отойти, когда добродушный Павел Дмитриевич выговорил, глядя в маленькие, зелененькие и мигающие глазки доктора:
— За примером, государь мой, ходить недалеко. Ведь вот про вас сказывает же Москва, что вы пуще всего любите пользовать одиноких вдовушек и преклонных старушек. Что вам все попадаются оне недолговечные, все помирают да вам по завещанию свои вотчины оставляют.
Риндер в одно мгновение сделался пунцовый, хотел что-то выговорить и поперхнулся.
Еропкин продолжал спокойно смотреть в изменившееся лицо немца.
«Ишь как покраснел! — думал Павел Дмитриевич. — Подумаешь, и впрямь оно правда».
XX
В зале поднялся легкий шум. Сидевшие повскакали с мест. В дверях появилась маленькая, худая фигурка в лиловом атласном шлафроке[22] и в такой же ермолке. На ногах пестрели вышитые туфли; на каждой был вышит розан и колчан со стрелами, перевитый узлом ленточки. Туфли эти были в большой моде и назывались a la dauphine[23] или a la Marie-Antuanette.[24] По крайней мере, сотня барынь в Москве носила их. В числе этой дамской сотни был и сам генерал-губернатор города Москвы — лаврами увенчанный победитель Германии, фельдмаршал и кавалер всех российских орденов.
Те дни, в которые герой Салтыков побеждал Фридриха во время оно, были давно и быльем поросли. Дряхлый старик был в Москве на покое. Он был когда-то, еще недавно, всероссийским народным героем, имя его облетало все избы святой Руси. Теперь же старая развалина пережила свою славу. «Граф Салтыков» теперь звучал совершенно иначе, нежели «граф Салтыков» лет за двадцать перед тем. Теперь Петербург, а за ним Москва, прозвали прежнего героя именем его вотчины, где он проживал каждое лето и которое называлось Марфино. Фельдмаршала звали — Марфой и Марфушкой или вместо «граф Петр Семенович» называли — за глаза, конечно, — «графиня Марфа Семеновна».
Когда все поднялось и приблизилось, Салтыков сделал несколько шагов. За ним в близком расстоянии следовали его два адъютанта, не спускавшие с него глаз, так как графу случалось часто поскользнуться на паркете и адъютанты кидались спасать его от смерти. Действительно, в его положении и в его годы падение было бы, конечно, последней минутой его жизни.
Самые блестящие мундиры, в лентах и орденах, находившиеся в зале, ближе всех придвинулись и стеснились вкруг шелкового шлафрока генерал-губернатора. Вопрос о здоровье его сиятельства обошел все уста.
Салтыков широко раскрыл беззубый рот, замигал глазами и прошептал, как всегда, отрывисто и обрывая последний слог:
— Слава Богу! Отлично!.. Слава Богу! Совсем молодцом! Хочу завтра новую выдумку докторскую испробовать! Водой себя! Холодной! Водой! Поливать!..
И старик окинул глазами всю обступившую его кучку сановников, как бы стараясь убедиться, понимают ли они, в чем дело.
Два генерала, стоявшие ближе всех и втайне убежденные, что обливание холодной водой непременно уморит фельдмаршала, сразу все-таки сочли нужным согласиться с ним.
— Прекрасное дело, ваше сиятельство, — сказал один, — новое изобретение — первый сорт.
— Сказывают, король французский этим занимается, — выговорил другой.
— Да, да, — проговорил Салтыков, не слыхавший ответов. — Отлично!.. Отлично!.. Совсем молодцом!..
И он, обернувшись к адъютантам, почему-то смерил их с головы до пят, потом снова обратился к гостям и вдруг мотнул головой, как будто неожиданно вспомнив новость, которую хотел сообщить обществу:
24
…a la Marie-Antoinette — в стиле Марии-Антуанетты, французской королевы, казненной во время Великой французской революции в 1793 г.