— Ну, ты! — крикнула она попавшейся ей Уле. — Нечего сиделку-то справлять!.. Ступай к своему барину, а то он тебя через полицию вытребует.
Уля вспыхнула и проговорила твердо, — что с ней случилось, быть может, в первый раз в жизни:
— Уговор был, Авдотья Ивановна, что я пойду туда, когда Капитон Иваныч выздоровеет. И раньше этого я не пойду. Вы мне приказывать больше не можете, — произнесла Уля, сама себе удивляясь. — Если вы меня продали, то вы больше мне не барыня…
Авдотья Ивановна от изумления и гнева чуть не упала с ног на пол. В первую секунду она уперлась глазами в кроткое лицо девушки и не знала, что делать.
— Да я тебя… — закричала она чуть не на весь двор, не зная, что прибавить.
И, совершенно рассвирепев, Авдотья Ивановна крикнула двух девушек и велела гнать Улю вон из дома.
Уле пришлось выйти за ворота и обождать там, покуда пройдет гнев барыни. Через час она пошла снова в дом и стала просить прощенья у Авдотьи Ивановны, умоляя оставить ее еще дня на два.
Авдотья Ивановна между тем надумалась, что если Уля уйдет, то действительно некому будет ходить за больным. Не поворачивая головы к стоявшей около нее девушке и не глядя на нее, она выговорила злобно:
— Ладно… А как поправится твой приятель, так чтобы твоего духа не пахло!..
Через два дня после этого Капитон Иваныч встал с постели, и супруга, видя его здоровым, не замедлила объяснить ему, что все кончено: купчая совершена и деньги получены. Авдотья Ивановна боялась, что это опять с ног свалит мужа, но не утерпела душу отвести.
На Капитона Иваныча подействовало это известие совершенно обратно тому, чего ожидала супруга. Он не стал кричать и браниться, а, постояв молча перед женой, тихо вышел из горницы.
«Ну, и слава Богу! — подумала Воробушкина. — Понимает, что нечего уж тут кричать».
Между тем Капитон Иваныч заперся у себя и спешно, аккуратно брился. За последнее время он на смех жене отпустил себе усы и бороду, чего никакой дворянин не решился бы сделать. Капитон Иваныч в минуту озлобленья заявил супруге:
— Бороду отпущу и все-таки дворянин буду!
И — слово за слово — он поклялся исполнить свою угрозу… и исполнил. И стыдно ему было, а три месяца проходил он в бороде.
Теперь, через час времени, Капитон Иваныч появился перед женой чисто выбритый, в своем новом мундире, который надевал раза три в год, и в новых сапогах.
— Обрился? Довольно мужиком-то ходить! — заметила Воробушкина, насмешливым взглядом смеривая мужа, но отчасти боясь причины его туалета.
— Да-с, обрился, — отвечал Капитон Иваныч. — На то есть важные причины. Хорошо было по переулку гулять в бороде. А теперь не до скоморошества.
— За разум взялся…
— Пожалуйте, сударыня, мою новую шляпу! — перебил он жену важно и таинственно-строго.
Авдотья Ивановна рот разинула.
— Что же-с? Ушки вам заложило, что ли?.. Пожалуйте шляпу!! — говорю я.
— Зачем это?.. Что ты?! Ума, что ли, решился? На свадьбу, что ли, собрался? Раздевайся поди!.. Нечего, сам говоришь, скоморошествовать… А сам разрядился без толку…
— Тут уж не скоморошество. Тут преступление законов. Пожалуйте новую шляпу!
— Зачем! Зачем! Чучело!
— А затем, чтобы вас в острог и Сибирь спровадить.
Авдотья Ивановна окончательно потерялась от изумления. Она была убеждена, что муж за время болезни сошел с ума.
— Нечего на меня глаза-то таращить!.. Я знаю, что говорю… Пожалуйте шляпу.
Не зная, что сказать, даже почти не понимая, что ей надо сделать, Авдотья Ивановна закричала на весь дом:
— Не дам!.. Пошел, раздевайся!..
— Не дадите — в старой пойду, — спокойно выговорил Капитон Иваныч.
Он дошел до вешалки, снял старую шляпу, надел ее и подошел к супруге таким шагом и с таким видом, как будто бы собирался пригласить ее на прогулку или на танец.
— Да будет вам, сударыня, повивальная барыня, известно и ведомо, — многозначительно заговорил Воробушкин, — что я думаю положить предел вашим чудодействиям и преступлениям всяких законов, божьих и человеческих.
— Ах ты, дура, дура!.. — отозвалась, качая головой, Авдотья Ивановна, и злобно глядя на мерно рапортующего супруга.
— Нет-с, не дура… Отправлюсь я тотчас к господину высокосиятельному фельдмаршалу, Петру Семеновичу Салтыкову, с жалобой на то, что вы, чухонская душа, изволите торговать дворянскими душами.
— Поди… поди!.. Он тебя в холодную будку и велит запереть.