Перед переходом на тральщике убрали сильно поврежденные мачту и часть надстроек, наскоро заделали пробоины, подремонтировали рулевое устройство. Дизеля оказались поврежденными, но еще могли развивать малый и средний ход. Вооружение корабля восстановить не удалось: артиллерийские установки и пулеметы были основательно разбиты.
Тральщик с ограниченным запасом топлива и почти без воды и продуктов совершал переход в одиночку. Сначала он шел на юг, затем повернул на восток и дальше следовал вдоль турецких берегов. Командир «Гарпуна» Г. П. Кокка и штурман Б. С. Львов определили командный пункт на корме. Они вели корабль, не располагая приборами управления. На БТЩ был лишь шлюпочный компас, но и он, рассчитанный на действие в деревянной шлюпке, в условиях корабля работал неточно. Одна надежда была, как у древних мореплавателей, - на солнце и звездное небо.
Командир управлял тральщиком через посыльных, которые передавали его команды машинистам и рулевым.
Румпельное отделение было полузатоплено, и краснофлотцы, управлявшие рулем вручную, стояли по колено в воде. Но особенно тяжело приходилось мотористам. Вентиляция не работала, поэтому в отсеках скапливалось много едкого дыма. К тому же температура в машинных отделениях была настолько высокой, что людям приходилось [112] то и дело выскакивать на верхнюю палубу, чтобы вдохнуть свежего воздуха.
19 июня в 13 часов 20 минут сигнальщик обнаружил вражеский самолет-разведчик, а через час появились «юнкерсы». Они поочередно пикировали на беззащитный корабль, засыпая его бомбами. На тральщике уцелела единственная винтовка, и электрик Тихонов, сидя на развороченном банкете орудия, стрелял из нее по самолетам.
Потопить корабль гитлеровцам не удалось и на этот раз. Но тральщик получил новые повреждения. В цистерны с дизельным топливом попала забортная вода. Трое краснофлотцев были ранены.
Между тем «Гарпун» упорно продолжал идти, держа курс на мыс Пицунда. Механик с погибшего «БТЩ-27» С. Т. Саблуков организовал борьбу за живучесть корабля. Ему помогал боцман А. П. Мироненко, тоже ранее служивший на «двадцать седьмом». Под руководством механика мотористы и трюмные около двух суток заделывали пробоины, откачивали из отсеков воду. В трудный час самоотверженно и мужественно действовали командиры отделений мотористов Доронин, Пономарев и другие старшины и краснофлотцы.
20 июня в 10 часов показался Кавказский берег. Штурман определил место корабля: «Гарпун» находился в районе Сочи, Адлер. Командир взял курс на Туапсе, где имелась ремонтная база.
Когда израненный «Гарпун» входил в порт, я приказал сыграть «большой сбор»{17}. Героический тральщик мы встретили в почетном строю. Этого славный экипаж «Гарпуна» заслужил своей железной волей, мужеством, высокой морской и боевой выучкой, беззаветной верностью своему долгу. [113]
Морской извозчик
Все чаще «Щит» выступал в роли транспортного судна, или морского извозчика, как в шутку теперь называли краснофлотцы свой тральщик. Нам приходилось перевозить и войска, и боеприпасы, и горючее. Впрочем, перевозками занимались и другие корабли флота - эсминцы, сторожевики и даже подводные лодки.
Использовать боевые корабли в транспортных целях вынуждала боевая обстановка. Противник, укрепившись в Крыму{18}, все более усиливал противодействие нашим перевозкам на Черном море. С конца мая 1942 года его торпедные катера несли постоянный блокадный дозор в районе Севастополя. Ночью, в хорошую погоду, они находились на позиции выжидания у севастопольского фарватера, пытаясь совместно с авиацией или самостоятельно атаковать наши конвои. Там же, на воде, сидели с выключенными моторами немецкие гидросамолеты-торпедоносцы, оснащенные шумопеленгаторами. Я уже не говорю о том, что севастопольский фарватер теперь был пристрелян дальнобойной артиллерией противника. [114]
Каждый поход в Севастополь экипаж воспринимал как особо важное боевое задание.
В последний раз мы направились в осажденный Севастополь 1 июля 1942 года. Было около четырех утра, когда «Щит» вместе с тральщиками «Защитник», «Взрыв» и «БТЩ-16» оставил Новороссийскую бухту. Нам предстояло доставить защитникам главной базы флота боеприпасы и продовольствие.
Между тем положение Севастополя уже было критическим. Он сражался с противником, имевшим почти двойное превосходство в людях и несравнимое - в авиации, танках, артиллерии{19}. Враг продолжал перебрасывать сюда свои резервы с других участков фронта.
Перед выходом из Новороссийска я уже знал, что вражеские войска форсировали Северную бухту. Но мы знали и другое: севастопольцы оказывают врагу ожесточенное сопротивление. Они стоят насмерть, с боями отстаивают каждую пядь родной земли. Особенно нас изумил и потряс бессмертный подвиг артиллеристов 30-й батареи. Когда кончились снаряды, воины заперлись в башнях, железобетонных люках и взорвали себя вместе со всей батареей. При этом взлетели в воздух десятки фашистских солдат и офицеров, проникших к орудиям.
По диспозиции перехода, определенной штабом, «Щит» был передним мателотом, за ним в кильватер шел «шестнадцатый», позади него в пяти милях следовали остальные тральщики. С воздуха нас прикрывали два самолета ДБ-3, имевшие большой радиус действия. Конечно, два бомбардировщика - это не так много, но с ними как-то спокойнее, увереннее чувствуешь себя.
Через некоторое время эти самолеты сменяет другая пара ДБ-3. Но к 14 часам бомбардировщики исчерпывают [115] своя возможности для сопровождения и ложатся на обратный куре.
Погода благоприятствует переходу - дует слабый остовый ветерок. Мерно покачиваясь на легкой волне, тральщики полным, 16-узловым ходом идут заданным курсом.
Под вечер поступает радиограмма от начальника штаба флота контр-адмирала И. Д. Елисеева: в связи с дальнейшим обострением обстановки в Севастополе в Стрелецкую и Камышевую бухты входить нельзя; в полночь подойти к Херсонесской пристани и, взяв людей, следовать в Новороссийск.
Не верится, что Севастополь уже в руках врага. Несколько позже мы узнали о решении Ставки Верховного Главнокомандования об оставлении города. Его защитники эвакуировались подводными лодками, катерами, различными плавсредствами. Но на отдельных участках обороны Севастополя бои продолжались до 9 июля. Исчерпав все возможности для сопротивления, группы бойцов и командиров прорывались вдоль побережья в горы, многие уходили из города вплавь, надеясь встретить в море свои корабли.
Но в тот день, 1 июля, нам было известно, что небольшой клочок Херсонесского полуострова еще удерживается нашими частями. На помощь им и спешили мы изо всех сил.
Наш курс и строй - прежние. До Крымского побережья остается еще около сотни миль. Скоро наступят сумерки. Еще немного, и тогда, в темноте, фашистские самолеты вряд ли смогут обнаружить нас. Но нет, не удается избежать встречи с ними. Напряженную тишину, установившуюся в эти минуты на мостике, нарушает резкий голос сигнальщика:
- Правый борт, курсовой девяносто, «Хейнкель-111».
Небо чистое, светло-голубое, для авиации лучших условий [116] не придумаешь. Через несколько минут появляется еще один Хе-111, и оба самолета кружат над нами, не входя в зону досягаемости корабельных орудий. Потом летчики скрываются за горизонтом, но примерно в 19 часов я одновременно с сигнальщиками замечаю со стороны Крыма пять темных точек. Самолеты на большой высоте идут прямо на нас. Сейчас уже можно рассмотреть - это «юнкерсы».
К тому времени погода заметно ухудшается. Ветер усиливается до пяти баллов. Волнение моря затрудняет наводку орудий. Словно чувствуя это, Ю-87 нагло приближаются к «Щиту» и все пять начинают пикировать. Я успеваю отвернуть корабль от их удара. Однако они, развернувшись, снова атакуют.
- Чувствуется, нас принимают за флагмана, - замечает комиссар.
- Да, идем головным, поэтому так считают, - соглашаюсь с ним.