Караван переселенцев медленно ковылял к тюремным воротам. Они находились совсем рядом, за соседним поворотом. Я уже слышал приближающийся лай немецких овчарок – подобные проводы никогда не обходились без ментов из отряда К-9 и их верных псов.
На небольшой бетонной площадке столпились конвоиры и собачники.
При появлении головного зэка из нашего взвода межтюремных мигрантов, зольдатен встали по углам мини-плаца, а злобные дрессированные рексы залились мерзким лаем.
Во мне опять, как и в первых двух тюрьмах, сработала генетическая память.
Я стоял на площади, окруженный товарищами по несчастью, а вокруг нас, как в концлагере, злобствовали немецкие овчарки.
«Недаром в Израиле не разводят эту породу. Что-то в этом, несомненно, есть», – попутно размышлял я.
Сегодняшняя фантасмагория в очередной раз напоминала мне фильмы «Список Шиндлера» и «Пианист». Конечно, все не так трагично, как в кино, но весьма похоже. Однозначно – смерть мне не грозила, но благодаря режиссуре прокуроров и судей обстановка была приближена к боевой.
Нас пересчитали и тотчас дали команду «открыть ворота», вдоль и поперек обмотанные американской колючей проволокой. Местная «колючка» отличалась от российско-советской: там на проволоку насаживались шипы – противотанковые ежики; здесь – острейшие лезвия для бритья.
Ажурные ворота, празднично блестящие на утреннем летнем солнце, медленно отъехали влево, и нас ввели в «дьюти фри»[114] – зону-шлюз между тюрьмой и свободой.
Охранные фортификации тюрьмы Форт-Фикс были неприступны, как легендарные Линия Маннергейма[115] и Великая Китайская стена. Кроме пограничных псов, нас неотступно охраняли автоматчики с окружающих ворота и всю зону вышек. Вместо «калашниковых» местные вертухаи пользовались автоматическими винтовками М-16, которые иссиня-черно мерцали на фоне голубого неба.
Как только мы оказались на «нейтральной территории», между многочисленными внутренними и внешними заборами, нас моментально «взяли на мушку».
До этого в меня никогда и никто всерьез не целился, поэтому стало как-то не по себе.
С одной стороны, захотелось под крылышко, с другой – крикнуть что-то героическое типа: «коммунисты, вперед!» и броситься на первую попавшуюся амбразуру.
Тем временем в шлюз въехал белый тюремный микроавтобус с зарешеченными тонированными стеклами. Ворота медленно заняли свое исходное положение, и мы оказались в двойном окружении из мощной сетки-«рабицы» и колючей проволоки.
Из местного автозака, рассчитанного на одиннадцать человек, медленно вывалился вальяжный белорубашечник с золотыми позументами и бляхой капитана – самое высокое тюремное звание.
Моя давешняя охрана моментально взяла под козырек и выразила новому начальнику свое полнейшее почтение. «Генералиссимус» стал в позу и царственно объявил:
– Заключенные! Вы переводитесь на Южную сторону тюрьмы Форт-Фикс! Сейчас на вас наденут наручники и кандалы, и вы быстренько погрузитесь в этот гребаный автомобиль! Ваше вонючее имущество поедет на грузовике. Свои мешки вы получите уже на новом месте. За попытку побега – новый суд и новый срок. Оружие заряжено и будет применяться по необходимости! Шаг влево, шаг вправо считается побегом и является нарушением режима безопасности! Вопросы есть? Нет! Охрана, приступайте!
Где-то седьмым по счету вызвали меня. Молодой чернокожий дуболом громко объявил:
– Трахтенберг!
Я пошел к центру площадки, где вовсю трудились два других охранника. Протянул руку с зажатым в пальцах тюремным ID.
Меня опять обыскали. К этой унизительной процедуре я привык очень быстро, тем более что она совершалась несколько раз в неделю. Иногда я даже жалел, что мои друзья с воли не могут видеть этот живописный тюремный ритуал.
«Обыскиваемому» надлежало вести себя чрезвычайно аккуратно и в чем-то даже трепетно по отношению к «обыскивающему».
Любое неловкое шевеление, когда голова мента оказывалась на уровне твоей пятой точки, расценивалось как нарушение процедуры. И даже как возможное нападение на охранника.
Как в детской игре «Морская фигура, замри»!
Некоторые особенно зловредные вертухаи вовсю пользовались обысками: они вызывали неугодных им зэков на шмон и затем запросто отправляли их в карцер. Доказательств или свидетельств в таких случаях не требовалось – слова охранника сомнению не подвергались.
Я встал спиной к позвавшему меня «исправительному офицеру» и принял исходное положение.
«Руки в стороны, ноги на ширине плеч», – не хватало только голоса диктора из «Производственной гимнастики».