Саша, он же Санька, он же Моряк, был улыбчив, сед и забит. Колхозный пасечник, а не зэк. Приключения пятидесятилетнего худощавого симферопольца очень напоминали похождения бывшего капитана Сережи с Северной стороны тюрьмы.
Слушая их рассказы, читая прессу и рассуждая в духе теории вероятности, я пришел к выводу, что в мировых тюрьмах сидят десятки российско-украинских моряков и рыбаков.
Про кого-то забыли далекие славянские родины, кто-то попал в казематы, благодаря алчным судовладельцам, кто-то вляпался по собственной глупости в желании быстренько обогатиться.
Одним из них и был тюремный дворник и мой сосед по этажу Санька-Моряк.
Саша Степаненко подался в мореплаватели в 1993 году, как только обанкротилось его родное СМУ[156]. Из стандартной «хрущевки», подальше от мегеры-жены, через ускоренные курсы – прямо в пропахший маслом и потом матросский кубрик.
Где-то в южных морях и теплых странах либерийский пароходик с предприимчивым «самостийным» экипажем загрузили злым колумбийским порошком. Через несколько дней в районе Кубы Сашину шхуну задержала американская береговая охрана. Корабль, экипаж и кокаин доставили в Пуэрто-Рико, в полунезависимый американский протекторат, предоставляющий полукомфортабельные туристические услуги полуобеспеченным жителям США.
Там же состоялся скорый суд, во время которого звездно-полосатая Фемида хищно улыбнулась и отвесила всему экипажу по «пятерке».
Украинские морские волки быстро врубились в ход судебного процесса. Через час после его начала на авансцене федерального суда Сан-Хуана[157] в качестве свидетеля обвинения появился их бывший батька-капитан. Не мешкая, он во всем сознался.
За быстрое признание вины, помощь в расследовании и оказание психологического давления на бывших сослуживцев он избежал тюрьмы, получил грин-карту и поселился в Штатах. Увидев «звездного свидетеля», бесплатные государственные адвокаты симферопольцев остановили процесс и быстренько договорились с прокурором о признательной сделке. Всем влепили по пятерке. Горе-наркокурьеров разъединили и распределили по многочисленным федеральным тюрьмам континентальной Америки.
Огромная карта страны «United States Federal Correctional Instutions»[158] висела в Форте-Фикс у входа в библиотеку. Около нее всегда толпился наш преступный народ и водил пальцами по маршрутам своих пересылок и одиссей.
Сюда, в Нью-Джерси, Санька попал, отсидев по полгода в Пуэрто-Рико, Флориде и Джорджии. В Форте-Фикс он безрезультатно пытался учить не дававшийся ему английский, работал уборщиком и рисовал популярные в тюрьме открытки с голубками и сердечками. Иногда в их незатейливый сюжет вплеталась Богородица, а также имена или фотокарточки каторжан.
Что-то подобное продавали цыганские и псевдонемые фотохудожники в советских электричках и южных поездах.
За праздники (Рождество, Новый год, Пасху, Дни матери и отца) Саня по тюремным меркам вполне прилично зарабатывал и даже умудрялся отправлять денежный переводик жене в Симферополь на улицу Гагарина. За одну открытку он брал 15 долларов, но перекупщикам-брокерам-оптовикам мог отдать товар и дешевле.
Моряк был безвреден, добр и неинтересен, во всяком случае, мне, ибо все его рассказы сводились к описанию соседей по пятиэтажке и садово-дачному участку. Долго слушать эту мутотень я не мог. В то же время мне было его жаль – я вполне допускал, что о наркотиках на своей шхуне он и вправду ничего не знал.
С Санькой-Моряком дружил другой русско-американский Саша-Алекс. Он недавно отпраздновал свое тридцатитрехлетие, из которых первые четыре года прожил в легендарной «жемчужине у моря». По-русски Алекс говорил с сильным акцентом и все время переходил на английский.
В подарок от родной Одессы ему досталась еврейская фамилия Брадис, которую у нас в тюрьме принимали за любую другую, но только не «русскую». Наверное, поэтому Алекс большую часть времени тусовался с американскими зэками, а из русских по-соседски выделял только украинца Сашу Степаненко и эстонца Романа Занавески.
Алекс Брадис был женат на пуэрториканке с забавным именем Чита, с которой нажил двух очаровательных полукровок. Через полгода заканчивалось его трехлетнее заключение, и он планировал прилететь на крыльях любви в свое семейное гнездышко в родной Шипсхедбей[159].