Поскольку их допрашивала жандармерия, предполагается, что судить их будет Sondergericht [53].
————-
Сноски:
————
[51] Район в Южной части Львова, северо- и юго-восточнее моста на ул. Стрийской, а также одноимённая улица там же.
[52] Город на Галичине (исторической области на Западной Украине). В 1962 году переименован в Ивано-Франковск. Областной центр.
[53] Зондергерихьт. «Особый суд».
2 апреля
Сегодня ночью над городом пролетали русские самолёты, которые разбомбили казармы немецкой артиллерии. Стражник говорит, что около сотни немцев было ранено, в том числе около двадцати офицеров. Люди рассказывают, что русские хотели таким образом убедить немцев, что это война по-честному, а не «прима априлис» [54].
Как только немцы отхватывают по башке, так сразу с нами в тюрьме обращаются хуже. Например, сегодня мы получили обед с задержкой в несколько часов.
13 апреля
Сегодня освободили много женщин. Видимо, это какая-то амнистия, но только для женщин, потому что из мужчин не выпустили ни одного. Питание с каждым разом всё хуже и дают его с каждым разом всё меньше. Всё больше находим в супе червяков и других свинств («i innych swinstw» – возможно, лучше было бы перевести «и другой дряни» - От переводчика ).
20 апреля
С самого утра стражник принёс новую рубашку, обувь и мыло. Дал мне это всё и приказал хорошо умыться, обувь вычистить пастой или слюной и быть готовым к 9:30.
Сокамерники считают, что меня подвергнут смертной казни и советовали убегать. Лушче всего было бы удрать по дороге в суд, но можно также попробовать по дороге назад. Комендант камеры говорил, что что еслисмешаться с толпой, то стражники не смогут стрелять. Яша Резник сказал мне убегать, поскольку ничем не рискую. Если меня расстреляют сейчас, то не расстреляют потом.
20 апреля вечером
За судейским столом уселось несколько человек,в их числе один немец в мундире офицера. Один из них зачитывал акт обвинения, а какой-то чувак («gosc» - так в тексте - От переводчика ), сидящий на конце стола, переводил на польский язык. Прокурор обвинял нас трёх: Николая, Януша Кживого и меня в том, что в ночь с 24 на 25 декабря 1942 года мы находились на боковой железнодорожной ветке Главного вокзала. Прокурор утверждал, что само наше пребывание там уже было преступлением, тогда как мы имели явно ещё и злые намерения. Именно в ту ночь оказался разбит товарный вагон, в котором, кроме кожи, сигарет и шоколада, находилисть мундиры для военного соединения. В ту же ночь патруль жандармерии нашёл возле вагона труп баншуца, проткнутого штыком и с размозжённой головой.
Прокурор обвинил нас во взломе склада НКК, затем вагона и убийстве работника линейной охраны. Одновременно с этим обвинял нас во всех преступлениях, которые совершались на Главном вокзале с ноября до 29 декабря 1942 года.
Прокурор желал для Николая и Януша по 15 лет заключения. Для меня требовал троектатного смертного приговора, поскольку я, как утверждали, неисправим. При этом прокурор основывался на том, что я уже подвергался заключению немецкой властью за подобные вещи.
Судья даже не пошли на совещания в другое помещение. Склонились друг к другу над столом и так и совещались. Потом тип в мундире офицера СД сказал всем встать, и судья зачитал приговор. Когда он закончил, какой-то гражданский перевёл на польский язык.
Николай и Януш получили по 15 лет заключения, а меня приговорили к смерти по трём статьям немецкого законодательства. Ни одному из нас не полагалась апелляции. Когда перевели приговор, в зале сделалось так тихонько, как будто тут находились одни умершие. Потом нас вывели, потому что суд должен был судить кого-то ещё. Обратно ехали на машине, под эскортом. Когда мы выходили из здания, люди пихали («wciskali») нам еду, бельё, цветы. В этот раз стражники не особо мешали, так что вернулись мы в камеру, нагруженные жратвой, какой уже долгое время не видели.
Сегодня могу спать спокойно, потому что меня не шлёпнут в день приговора. Хуже будет завтра, потому что неизвестно, от чего зависит теперь приведение приговора в исполнение. Комендант камеры сказал, что у меня ещё три месяца жизни, а за это время может многое произойти. Сейчас воронки уже не приезжают по вторникам и пятницам, а только тогда, когда есть кто-то, кого надо казнить. Раньше можно было спатьспокойно пять дней в неделю, а теперь уже стало можно и всю. В последний раз заключёного забрали из нашей камеры в четверг, так что могут и меня взять в любой день.
24 апреля
Прошло три дня от слушаний. В первый деньел нормально, но сейчас совершено нет аппетита. На четвёртый день за мной могут уже прийти. Я камере меня уже никто не задирает, уступают место возле котлов с супом, а те, кто получает передачи из дому, делятся со мной. Кажется, они просто хотят как-то скрасить мне то, что я пойду на пески, в то время как они будут жить дальше.
27 апреля
Раньше я интересовался каждым, кто приходил в нашу камеру из мира. Сейчас меня это мало волнует. Поляков и украинцев редко когда приводят, разве что если это рецидивисты. Есои в камеру приводят еврея, то только затем, чтобы ночью или максимум утром забрать его на транспорт на пески.
29 апреля
Сегодян в камере было жарко и пролилась кровь. Два преступника подрались между собой. Яша Резник бил своего подельника с воли, кажется, за оскорбление злодейской чести. Тот второй – Теодор – старше Яши и слабее. Не дал ему сдачи ни разу, только говорил: «Ладно, бей меня, я сейчас не могу ответить.»
Кроме меня в камере есть ещё двое приговорённых к смерти. Один из них – старший – молится целыми днями, а часто и по ночам. Второй играет в карты от подьёма до гашения освещения. Кажется, что перед смертью он хочет обыграть всех шулеров в камере.
2 мая
Стражник рассказывал, что вчера немцы повесили в тюрьме на улице Лонцкого двух коммунистов, из них одна женщина.
4 мая
Сегодня приехал гестаповский фургон с улицы Пелчинской. Из двух камер забрали людей, у которых не было приговоров, но были дела по тяжёлым статьям («mieli ciezkie sprawy»). Стражник сказал, что им приказали забрать все вещи и их выписали из тюремной книги.
Такое ожидание смерти – хуже самой экзекуции, ибо сама смерть не так тяжела, тяжело лишь ожидание. Теперь, когда у меня уже есть приговор, мне интересно, из какого оружия меня застрелят: из карабина, автомата или из пистолета («spluwy»). Может, так сслучится, что только ранят и присыпят тонким слоем земли. Тогда был бы шанс спасения жизни. Вроде бы, немцы уезжают сразу после экзекуции. Хуже, если какой-то из них захочет добивать раненных: тогда нужно будет умирать в самом деле.
Временами разговариваю об этих делах с комендантом камеры, но он советует мне об этом не думать.
7 мая
В камеру привели путейца, которого подозревают в участии а покушении на почтовый вагон. Путеец говорит, что все старые вагоны немцы приказали восстановить, поскольку им не хватает транспорта для перевозки своих раненных из России в Германию.
Во Львов привезли большое количество французских военнопленных, которые до этого работали на юге Украины.
11 мая
Стражник Сокольский застрелил во время побега заключённого из рабочей камеры. Начальник сказал, что такие стражники должны родиться на камне (неясно, что за фразеологизм - От переводчика ) и что то же самое постигнет каждого, что попробует удрать от тюремного стражника («wykiwac straz wiezIenna»).
23 мая
Сегодня спросил Яшу Резника, когда меня могут затрать на расстрел. Комендант камеры сказал мне, что он думает, что смерть не такая уж страшная. Хуже её ждать. Сказал мне ещё, что жизнь – штука блядская («zycie jest kurewskie») и что на небо нельзя идти вот так сразу. Надо ещё перед эти отмучить своё.