В подвальном коридоре постоянно стоит один немец-полицейский с автоматом. За поясом у него торчат палочные гранаты и пистолет парабеллум. Нас тут не бьют и не пихают. Ведро с помоями нам выносить нельзя, это делают два украинца, одетые в чёрную форму. Когда нам подают еду или открывают двери для очистки ведра, в коридоре стоят, как минимум, трое немцев с автоматами, готовыми к стрельбе. Мне кажется, немцы боятся, что мы рискнём на них напасть.
Нас сейчас в камере двенадцать, места хватает всем. Спим на земле, потому что немцы боятся дать нам кровати. А то мы ещё кровати разберём и из ножек и рам сделаем оружие. В камере сейчас так же, как было во Львове в то время, когда забирали на расстрел. Одни молятся, другие играют в карты. Немцы играть не запрещают и позволяют держать карты.
Из этого всего ясно следует, что немцы обнаружили свою ошибку, сообщили об этом в стрыйское гестапо, и меня включили в транспорт на расстрел. Тут, в камере, это называется «чёрным транспортом». Некоторые из заключённых выписывают на стенах камеры свои фамилии и даты прибытия.
Сегодня в камеру привели украинца, который вместе с нами пойдёт на расстрел. Этот тип всё время ходит, как пьяный. Сначала, когда узнал, что находится среди одних поляков, залез в угол и не хотел с нами разговаривать. Потом, когда заключённые угостили его едой, он нам рассказал, за что его приговорили. Звать его Дмитрий Гречка и служил он перед этим в Вермахте, а потом в украинской полиции. Во время одной из казней он отказался стрелять в поляка, который был его школьным товарищем. Позже, вместе с группой других украинских националистов, взбунтовался и ушёл в лес. Немцы приказали взбунтовавшимся сложить оружие, но украинцы отказались, и начался бой. Часть украинцев погибла, других взяли живыми, среди них был Гречка. Немцы в тот же день созвали полевой суд и приговорили националистов к отправке в концлагерь, а Гречку — к смерти. Дмитрий считает, что его спасут приятели, которые занимают весомое положение. Кроме того, его родной брат работает в гестапо. Время от времени Гречка клянёт немцев жутким образом.
Вечером, когда мы должны были ложиться спать, двери отворились и кто-то подал Гречке посылку с продовольствием. В передаче было письмо к Гречке. Его приятели и брат пишут, что дело очень тяжкое и нет уверенности в том, что удастся его спасти. Теперь Гречка вообще упал духом. Не разговаривает с нами, только попросил у охранника бумагу для написания прошения, конверты и чернила. Через час получил это всё и теперь беспрерывно пишет. Когда мы ложились спать, Гречка всё ещё строчил. В камере свет горит всю ночь, так что писать можно хоть до упаду. Немцы оставляют свет, потому что хотят постоянно иметь нас на виду.
С самого утра Гречка получил две передачи, а раз его даже вызвали в коридор. Когда вернулся в камеру, то был бледен и руки его тряслись. Нам ничего не хочет говорить, но кажется, что его приятели не могут ему помочь. Наверное, печально умирать, особенно в обществе заключённых-поляков, которых ещё недавно Гречка бил и унижал.
Сразу после обеда в камеру зашёл офицер СД и устроил перекличку. Потом сказал нам, что в камере находятся только приговорённые к смерти, что приговор будет приведён в исполнение 1 октября. Уведомил нас, что завтра нас переведут в другое место, где мы будет пребывать аж до препровождения нас на экзекуцию. Потом сказал также, что приговоры выносит не он, а высшая власть, а утверждает губернатор. Офицер напомнил нам, чтобы мы спокойно вели себя во время перевозки и во время казни. Сказал, что не хочет быть вынужденным к жестокому обращению с нами в такую минуту и потому просит о спокойствии.
Один из заключённых сказал, что не воспользовался раньше возможностью и не исповедовался, так что теперь просит привести ксёндза. Офицер объяснил, что, к сожалению, не может удовлетворить просьбу, так как ксёндз также был заключённым, приведённым из тюрьмы в Стрые. Ксёндз был приговорён к смерти упрощённым судом и в тот же день, когда нас исповедал, казнён.
После выхода немцев из камеры люди ходили так, будто из них выкачали кровь. Один только пожилой господин плакал, но делал это тихонько, и это никому не мешало. Гречка сказал нам: «Ну, господа, тут на земле мы дрались между собой, а в земле будем все равны». Потом Гречка добавил ещё, что он не уверен, должны ли нас расстрелять 1 октября, как обещал офицер СД. Быть может, что как раз завтра нас отведут не в иное помещение, а сразу на исполнение приговоров. Вечером никто из нас не притронулся к ужину, а заснули мы только под утро. С тех пор, как нас предупредили о казни, в коридоре сидят уже несколько охранников, потому что слышно, как они между собой переговариваются.