Библиотека находилась на юге, если понятие сторон света вообще применимо к острову, затерявшемуся во времени и пространстве. Мы могли бы назвать направления не западом и востоком, а первой и второй стороной, тьмой и светом, красной и синей окраинами, да как угодно. Но мы были консервативны. Я подумала «мы»? Самой не верится.
Сразу за каменным врастающим в землю домом стяжателя начинался густой ельник, справа между стволов виднелись высокие земляные насыпи, так похожие на кротовьи норы. Здесь ощущалась близость перехода, она еще не звала, не шептала, а едва заметно дрожала. Но каждый проходящий мимо знал, что безвременье рядом. Это как понимать, откуда дует ветер. Просто ощущение, только в этот раз чувствуешь не кожей, а мозгом, какой-то не поддающейся рациональному объяснению частью.
– Он сказал, их читали тысячи, – Мартын расхаживал по газону перед библиотекой, из которой нас так вежливо выпроводили.– Глупая кража.
– Если пропажу не вернуть, нам закроют допуск в библиотеку. Всем закроют, – проговорила явидь прищурившись.
– Дракону, утратившему вещь, понадобится время, чтобы прийти в себя. Век, другой. Придется искать другие источники информации. Ближайший находился у хозяина в Серой цитадели, – согласился молодой целитель.
– Неужели нет никого, кто бы читал эти книги, – при упоминании цитадели, вернее, мысли о Кирилле, у меня по спине побежали мурашки.
Целитель остановился.
– Я должен поговорить с Лехой. Он читает все, что написано. И помнит тоже, как и все книгочеи, – парень взъерошил длинные волосы.
– Помощь нужна? – Пашка взмахнула хвостом.
– Лучше я сам, – ухмыльнулся Мартын, – встретимся за ужином, – он развернулся и побежал к жилым корпусам.
День перевалил за половину, солнце прогрело воздух, и я стащила кофту и повязала вокруг талии. Контраст с холодом зимы остального мира был разительным. Яркие лучи согревали кожу, тогда как внутри царил лед. Стоило хоть на миг закрыть глаза, и я возвращалась на стежку, на то место, где она была, в спадающих валенках, проваливаясь в снег, туда, где дул ветер. Холод забирался под кожу и застывал там.
– Хватит! – рявкнула явидь, складывая чешую и превращаясь обратно в девушку.
Я открыла глаза - вверху голубое небо и зеленые листья.
– Мир не остановился из-за того, что пропало Юково, поняла? Он не остановится, даже если мы его найдем. Прекрати скулить!
– Я не скулю.
– Ты воешь, – она ткнула пальцем мне в грудь, вроде легонько, без желания причинить вред, но я пошатнулась. – Ты, как собака, которую хозяин пинками выкинул за порог. Ты скулишь и бегаешь кругами в надежде вернуться в любимую выгребную яму, чтоб получить еще порцию плетей. Что ты там оставила? Полоумную бабку? Старика, который сломает тебя щелчком пальцев, а на следующий день и не вспомнит? Или, – она усмехнулась, – симпатичного соседа?
Я отвернулась, предпочитая смотреть на качающиеся головки сиреневых цветов.
– Смущение, стыд и чуть-чуть недовольства, но не отрицание, – в ее голосе послышалась издевка. – Иногда, когда смотришь на Веника, в тебе ощущается… – она щелкнула пальцами, словно не могла подобрать слово. – Хочется узнать, как это будет, да? Какими будут его объятия? Каков на вкус поцелуй падальщика?
– Да пошла ты!
– Думаешь, мы легко читаем твой страх, ненависть и боль, но не в силах распознать похоть? Не смешно? Я две чешуйки из хвоста поставила, что еще до исхода внутреннего круга ты окажешься под ним.
– Что? Он же падаль...
– А он поставил три берцовые кости, что еще раньше.
Я посмотрела в медные глаза с двумя зрачками, нечисть давно не верит словам, только собственному чутью, да и то через раз. Как ей объяснить необъяснимое, то, что сама едва осознаешь?
– У нас в училище был преподаватель статистики, – я опустила глаза. – Ничего особенного, просто нестарый мужик, из тех кому идет седина, грамотный, логичный, отстраненный.
– Возможно, слишком отстраненный? – ухмыльнулась явидь.
– Возможно, – спорить не хотелось. – Но что-то в нем такое было, и иногда я представляла, – взмах рукой, – как он касается кожи, проводит рукой по шее, склоняется к лицу.
– Весело. И как? Дядечке повело?
– Почти, – я против воли улыбнулась. – Наверное, у меня на лице все было написано, как-то в среду статистика была последней, и он попросил меня задержаться.
– Судя по всему, – Пашка принюхалась, – на этом романтика и закончилась.
– Да. Он меня поцеловал. Дыхание отдавало столовской картошкой, губы были до противности слабыми, а руки, которые он запустил под свитер, потными и дрожащими.