Каждая запись была пронумерована странными значками — закорючками, мало похожими на цифры. Тур Бегущий пользовался другим календарем, но строки, слава святым, были вполне читаемы.
«Низошел по склону Сосновой, две тыщи шагов по ополью к западыне. Зверье схоронилось. Чую недалече обиталище. Сызнова полтыщи шагов. Угольный чад и кровушка. Первая хата чрез сотню. Северная стежка — Вепрева пустошь на двадцать дворов. Остался на ночь».
«Потолковал со старостой. Никоих следов ушедших тута сродясь не видавши. Остался на ночь».
Я посмотрела на ожидающих мальчика и целителя, на явидь, постукивающую по полу кончиком хвоста, и вернулась у книге. Три страницы вперед. Сто тридцатая страница была не менее захватывающая.
«Подумавши, решил вертаться на тропу Висельника тем же ладом. До второй тыщи не доспел, поворотил севернее по следам вломной клажи. Третьего дня катили подводы. Семена, шерсть, железо. Шел вдогон, к полудню вышел к стежке Подгорной. Восточники. У старосты лыба, печёночный борканник, тесак за пазухой. Глянулось. Остался на ночь».
Следующая запись тем же днем без номера.
«Гвоздарь говорил, артефакты поверх кручи возят. Железо было, и доспех, и оружие, и кости. Подчас гнусь какую. Истекшей ночью у целительницы кровь свернулась, и настои в плесень ушли, солонина пожухла, как и грязь на дороге. Нехорошая была ночь, деревья шагнули вперед, у мальцов когти повыскакивали, балакают, видели в округе блаженного, но кто, когда и где — неявственно. Решил уразуметь».
И строчкой ниже:
«Не уразумел. Бабские байки. Воротился на тропу Висельника. Подъем к востоку. Хладный ветер, утешился овечьей верюгой».
Сразу видно, как весело проводили время на заре тихой эпохи, особенно порадовало «утешение от овечьей верюги».
— Не понимаю, — я покачала головой, ничего крамольного при всем желании из текста не выжмешь.
— И не поймешь, — ответил мальчик.
— Хватит строить умника, — рявкнула Пашка. — Станешь книгочеем — тогда и нос задирай, а сейчас как бы ни укоротили.
— Он не книгочей, — сказал Мартын. — Он визирг.
Вот что казалось мне таким неправильным в этом ребенке — он не вел себя, как ребенок, не сидел, как ребенок, не говорил, как ребенок. Душа человека, получившая шанс прожить еще одну жизнь в маленьком беззащитном теле. И не просто человека, а очень и очень умного человека.
— Расскажите нам, — попросил молодой целитель, сразу переходя на «вы».
Атмосфера в комнате изменилась. Пришедшие приструнить хулигана взрослые превратились в просителей.
— Расскажу, — черные глаза мигнули. — В обмен на услугу.
— Какую? — змея, как и любая другая нечисть, не любила быть обязанной.
— Смертельную, — парень сжал кулаки, — Вы должны убить меня.
— Ищи дураков, — разозлилась Пашка, хвост в очередной раз поднялся и, подрагивая, замер, прерывая монотонный перестук по доскам пола. — Схватиться с хранительницей и уйти следом? Я пас. Вон, иди башку о стену разбей или с крыши спрыгни.
— Охраняющая не придет, — холод собственных слов царапал горло. — Filii de terra не видит своих подопечных, магия острова читает вот здесь, — я дотронулась пальцем до виска. — Здесь, в голове, он более чем взрослый.
— Верно. Я прошел сюда с группой. Земля детей не открылась бы перед визиргом, — мальчишка вздохнул. — Я прожил хорошую жизнь, похоронил жену, а потом мои дети похоронили меня. Этого, — он указал на свою грудь, — не просил, не искал правды о мире, о пределах и стежках. Мне не нужна вечность в теле ребенка, который никогда не вырастет. Мне не нужен второй шанс, у меня все получилось с первого, — мальчик встал и посмотрел снизу вверх на змею, — Неважно как это будет: яд нелюдя или магия целителя. Хранительница не придет на зов, даже если вы размотаете мои кишки по комнате. Сделка. Смерть за информацию, — он протянул руку Мартыну.
Я знала, что мы должны отказаться. Знала, но промолчала. Я могла понять желание уйти из нашей тили-мили-тряндии, уйти дальше вслед за теми, кого уже не вернуть, а не остаться навсегда ребенком.
Тело, в которое вселяют чужую душу, теряет способность к развитию и не подвержено изменениями. Этот мальчик никогда не вырастет, никогда не постареет и никогда не умрет. Его убьют. Может, через день, а может, через века. Визирг просто предлагает сократить этот срок.
Но понимать это одно, а принять — совсем другое, особенно если речь шла о смерти. Человек внутри меня это знал. Но молчал.