- А восьмая рота у нас за насыпью, - сказал Кручинин. - Там еще тяжелей. Совсем открытое место. Немцы, как видишь, на возвышении.
- Так я пойду в роту. - Загурину не терпелось вступить в командование. - Давай мне связного.
- Стемнеет, вместе пойдем, не спеши, - ответил Кручинин. - Надо же тебя представить как положено, по всей форме: новый командир!
Селезнев сидел в одной из штабных землянок и при свете семилинейной керосиновой лампы переводил только что доставленное разведчиками приказ командира немецкой дивизии генерал-лейтенанта Мохальца.
- Какой-то пониженный тонус, - сказал он Юре Семечкин полудремавшему на соломенном тюфяке. - Какие-то минорные нотки. "Мы должны укреплять оборону... Мы не можем позволить русским отнять те позиции, которые завоеваны нашей кровью. Мы не должны страшиться зимы к артиллерии Советов..." Мы должны, мы не можем, мы не должны... Странный приказ!
- Ничего странного, Борис Андреевич. А что еще ему осталось писать? Ура, в атаку на Ленинград? Так, что ли? Немец, немец, а понимает, что не ужиться ему по соседству с таким городом, как наш. Вот и ноет: должны - не должны. Верно, не приказ, а биение в пустой чайник.
- Вы несколько упрощенно судите, товарищ Семечкин. Такой серьезный вопрос, как природа минорного звучания немецких приказов, подлежит более внимательному рассмотрению. Я думаю...
В это время вошел связной с приказанием Селезневу немедленно явиться к Лукомцеву.
В землянке Лукомцева кроме Черпаченко находился и Баркан.
- Садитесь, - пригласил Лукомцев, указав Селезневу на застланную серым солдатским одеялом железную койку. - Я решил назначить вас начальником разведки дивизии. Не возражайте, не возражайте. Работа бесспорно ответственная, но вам, я считаю, она по плечу. Обстановка требует от нас отличной организации разведки и саперной службы. Саперную службу возглавит один из ваших товарищей, мы и это уже решили, а за разведку возьметесь вы. О деталях побеседуете позже с начальником штаба. Желаю успеха!
- Селезнев вышел.
- Одно у меня сомнение, - сказал Черпаченко, глядя ему вслед, кабинетчик он до нижней рубашки и организаторских способностей у него, по-моему, непозволительно мало.
- Серьезный, хороший переводчик, аналитик, - не согласился Лукомцев. Это прекраснейшие данные для разведчика. А уменье, навыки - придут.
Что касается самого Селезнева, то он не выразил ни испуга, ни радости, ни удивления, когда Лукомцев сказал ему о таком назначении. На заводе он аккуратно выполнял любые задания дирекции, привык быть исполнительным и в каждое дело вкладывал всю душу, методично, последовательно добиваясь должных результатов.
Рассказав о своем неожиданном повышении по службе Семечкину, который горячо ободрил: "Ничего, Борис Андреевич, не теряйтесь, вытянете, да ведь и помогут". Селезнев тут же извлек из чемодана "Боевой устав пехоты" и принялся перечитывать главы, относящиеся к разведке.
Просматривая список личного состава, новый начальник дивизионной разведки взвешивал человека всесторонне, решая, что в этом человеке есть ценного для службы в разведке, как он, ее, эту службу, понимает. А разведку Селезнев представлял отнюдь не в виде серии лихих наскоков на врага, основанных на личной отваге разведчиков. Это было, по его мнению, постоянное, настойчивое, повседневное проникновение в замыслы в его планы, в его действия. Для выполнения такой задачи необходимы были люди самых различных качеств. Вспомнил Селезнев и Бровкина, с которым когда-то ссорился именно из-за разности взглядов на разведку. Но ссора ссорой, а Бровкин, как старый сметливый солдат, будет безусловно полезен, и Селезнев вытребовал его из полка.
Бровкин явился в землянку разведотделения гордый тем, что его повышают: из полковой - в дивизионную! Вспомнили старика! Увидев Селезнева за столиком, он кивнул ему:
- А ты чего здесь? Или тоже в разведчики метишь, ноль-ноль восемь! Заметив в петлицах Селезнева фронтовые зеленые "шпалы", которые тот надел как интендант третьего ранга, Бровкин смутился. И окончательно он растерялся, когда Селезнев спокойно, как бы между прочим сказал:
- Я начальник разведки дивизии, Василий Егорович.
Ошеломленный неожиданностью, Бровкин думал: "Ну какая теперь будет разведка, боже мой! Что он в ней понимает?"
- Сядьте, - сказал Селезнев и продолжал: - Несмотря на ваш неуживчивый характер, товарищ Бровкин, несмотря на то, что вы задира и крикун, я все же попросил командование отдать вас в дивизионную разведку. И поручился за вас. Надеюсь, вы мою рекомендацию оправдаете?
Бровкин досадовал на то, что взял его в дивизионную разведку именно Селезнев, человек, который ее, конечно же, с треском завалит и над которым все равно сколько бы он "шпал" ни нацепил, вся дивизия будет хохотать.
Но дни шли, никто над Селезневым не хохотал, да и сам Бровкин вскоре убедился, что начальник его не так-то и простоват, как ему, Бровкину, казалось.
Штаб армии требовал сведений, проверял ход строительства инженерных сооружений, подбрасывал пополнение в части, боеприпасы; в деревушке, где стояли тылы дивизии, появились танки: тяжелые KB вползли в сараи, под навесы, в амбары, танкисты возились возле машин. Часто над позициями врага проносились наши воздушные разведчики, по утрам бомбардировщики скидывали там легкие бомбы, нащупывая систему зенитного огня. Шла подготовка, как в армии говорили, к жесткой обороне, по Лукомцев чувствовал, что организуется не только оборона. Он приказал усилить разведку и, в частности, во что бы то ни стало достать "языка" чего не удавалось сделать с того времени, как позиции дивизии стабилизировались. Добывали документы, трофейное оружие, но "язык" не давался, много поступало самых фантастических предложений, как поймать немца. Придумал свой проект и Бровкин:
- На приманку возьмем. Привяжем, в кусточках барана, немцы и приползут. Они же всё, поди, в окрестных селах пожрали. А приползут, мы их тут и зачалим.
Над Бровкиным только посмеялись: живого барана в те дни в кольце блокады найти было невозможно.
Селезнев сам взялся за разработку плана поимки "языка Два дня ползал он в ничейном пространстве между своими и немецкими окопами и в конце концов вызвал Бровкина:
- Вот что, Василий Егорович, завтра вы приведете "языка". Руководство операцией поручаю вам, как человеку серьезному и сообразительному.
"Ох лиса, до чего же ловок подъезжать", - думал Бровкин, ни слова Селезнева были ему весьма приятны, и слушал он внимательно, поскольку назначался ответственным за такое дело.
- Смотрите сюда, - продолжал Селезнев, показывая по карте. - Здесь, в лощине, между кустарником и этой тропинкой, сидит боевое охранение какой-то немецкой части. Какой, мы пока ни знаем. Их там человек тридцать - сорок. В восемь ноль-ноль...
- Это не "ноль-ноль восемь". - Через сверкнувшее пенсне Селезнев взглянул на Бровкина. - В восемь ноль-ноль, говорю, они завтракают. Точно. На то они и немцы. В шестнадцать ноль-ноль обедают. А в двадцать один ужинают. В обед они, надо полагать, больше всего получают пищи, поэтому и настроение у них в такой час самое благодушное. И хотя это день, а не ночь, и светло, а не темно, я считаю, что брать "языка" надо именно в этот, обеденный час. От нашего боевого охранения, откуда вы начнете путь - только ползком, скрываясь за кочками, осокой, не спеша, без горячки, - до немца ровно полтора километра, и всё торфяником. На это у вас уйдет три часа, я проверил. Значит, чтобы поспеть к шестнадцати, вам надо двинуться в тринадцать. А там - полная воля вашей инициативе, ловкости, хитрости. Понятно? Беретесь?
- Берусь. Понятно.
Операция Бровкину казалась настолько ясной, успех ее настолько очевидным, что он загорелся нетерпением.