— Ничего, — ответил танкист с неожиданным спокойствием.
Палкину показалось, что тот даже улыбнулся. Что это? Кто такой перед ним? Смерть жены — это «ничего», малозначительный эпизодик? А танкист, повторив: «Ничего, не огорчайтесь», сделал несколько шагов в сторону и рывком выхватил из кобуры пистолет.
Палкин успел ударить танкиста ногой, рука с пистолетом дрогнула, и пуля прошла мимо; лишь от огня вспыхнул и тотчас погас клок его густых, таких же, как у Гали, светлых волос.
Палкин свалил его на землю. Танкист притих, из-под опущенных век по лицу быстро катились, догоняя одна другую, мелкие слёзины. И по тому, как безвольно лежал он на лесной траве, как страшился открыть глаза, Палкин почувствовал, насколько велико его горе.
Отпускать его одного было, видимо, нельзя. Палкин подвел «эмку», в которой приехал танкист, привязал к ее заднему бамперу своего коня за повод и сказал танкисту:
— Слушай-ка, садись, отвезу в часть. Только дорогу покажи.
Танкист не сопротивлялся, он, кажется, ничего не чувствовал и не понимал.
— Куда вы меня везете? — спросил он дорогой. — Мне в часть надо.
— Ты же на тот свет собирался, а не в часть! Вот отвезу подальше, набью по зубам и отпущу.
— Брось! — ожесточенно крикнул танкист. — Мне некогда, надо в часть, слышишь?
Палкин обернулся:
— Не ори. Я же тебе сказал: показывай дорогу!
Ехали медленно, чтобы конь поспевал за машиной. Приехав в танковый батальон, Палкин пошел к комиссару и все ему рассказал.
Комиссар пощипал пальцами переносье:
— Очень он ее любил, понимаешь. В танке портрет держит: «Вдвоем, говорит, вместе с жинкой в бой ходим!» Надо поприсмотреть за ним. А тебе, моряк, спасибо.
Прощаясь, Палкин вынул из бумажника прядь волос, которую успел отстричь у мертвой Гали, разделил ее на две части и большую протянул комиссару:
— Передайте ему.
— Зря, — сказал комиссар. — Расстраиваться будет. И тебе не советую. Сожги. Ты что, родственник? Нет? — Он снова пощипал переносье и решил: Хотя кто эти дела знает: что лучше, что хуже. Передам. Прощай, моряк. Прощай и еще раз спасибо.
Когда Палкин садился на копя, его остановил осиротевший танкист:
— Может быть, никогда и не встретимся больше, скажи хоть фамилию, как зовут-то тебя?
— Константин Палкин.
— А я Федор Яковлев.
Доехав до санбата, Палкин еще раз сходил к врачам: ему все никак не верилось, что Гали больше нет, и, еще раз услышав то, чего бы никак не хотелось слышать, не стал больше ни на минуту задерживаться в этом, таком неприветливом теперь, сумрачном и опустевшем лесу, пришпорил своего рыжего и поскакал в дивизию. Там ему сказали:
— Полковник приказал немедленно явиться.
Палкин зашел в палатку и рассеянно поздоровался.
Лукомцев молча протянул фронтовую газету. На первой ее странице крупными буквами был напечатан указ: «За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество наградить орденом Красного Знамени…» — и синим карандашом в длинном списке подчеркнуто: «Лейтенанта Палкина Константина Васильевича».
— Это вы сделали? — спросил взволнованно Палкин.
— Дивизия, молодой человек, — нарочито сурово ответил Лукомцев. Дивизия, вот кто.
— Простите, товарищ полковник, — заговорил Палкин, смущаясь, — прошу не подумать обо мне плохо: дескать, заработал орден и бежать. Не зная о награде, я шел к вам… Хочу сказать, что уезжаю в бригаду… буду просить своего командира отпустить на море.
— Что так? — насторожился Лукомцев.
— Я торпедист, товарищ полковник. Хочу действовать по специальности. А это возвращаю, спасибо, не пригодился.
И он протянул Лукомцеву пистолетик. Лукомцев не знал еще о том, что произошло в тот день, но почувствовал, что расспрашивать не следует.
— Хорошо, — сказал он, — езжай, спасибо тебе. — Подошел и обнял лейтенанта.
Лось тоже понял Палкина и, как ни жалко было ему расставаться со своим любимцем, отпустил его на море. Палкина назначили на торпедный катер. Но земля, на которой столько было пережито, цепко держала молодого моряка. Несколько раз он читал о себе в газетах. Описывали его старые дела — еще там, в дивизии. Приятные и грустные приходили тогда воспоминания. Однажды в небольшой, немногословной заметке его внимание привлекла фамилия: Яковлев Федор. Говорилось в заметке о том, что танковый экипаж лейтенанта Яковлева за неделю боев на подступах к Ленинграду подбил несколько немецких танков и истребил более роты гитлеровцев. Палкин вспомнил: «Федор Яковлев — это же Галин муж. Мстит, значит». И когда в один из осенних дней наблюдатель крикнул: «Справа по борту — дым!» — и катер развернулся перед немецким транспортом, Палкин, следя за ходом торпеды, тоже испытал небывалую до этого злую радость.