Больной уже под наркозом.
— Бедный Роберто, — говорит одна из медсестер. — Неужто он останется без ноги, такой молодой, сильный парень.
— И ведь он ни о чем не подозревает. Как ему скажешь, когда он очнется, — добавляет другая.
— Я рад, что вы пришли! — обратился Мурон к Педро. — Мне бы хотелось, чтобы вы понаблюдали эту ампутацию.
Рана у парня ужасная. Сзади под коленным суставом она почти незаметна. Но там, где пуля вышла наружу, огромная дыра с рваными краями, кости раздроблены, все залито кровью. Пуля раздробила большую берцовую кость, малая осталась цела.
— Ампутация, конечно? — Вопрос доктора Мурона прозвучал скорее как утверждение.
— Нет, доктор, — возразил Педро, — ампутировать никогда не поздно, но, если это сделать сейчас, мы уже не сможем спасти ногу парню, а ведь он такой молодой.
— Потом будет хуже! Придется ампутировать с гангреной.
Кто-то отворил дверь в операционную, и выстрелы зазвучали громче. Приходится делать над собой усилие, чтобы сохранить хладнокровие и работоспособность в такой обстановке, когда не знаешь, что происходит в городе. Жена Перы испуганно мечется по операционной, готовясь к переливанию крови. Сесилию мы оставили внизу, у лестницы, и наказали ей пропускать только раненых. Вскоре пришел рентгенолог с двумя снимками.
— Пуля раздробила большую берцовую кость на участке примерно четыре сантиметра.
— Я же говорил, — не уступает Мурон, — надо ампутировать.
Педро молчит и, слушая Ромеро и Мурона, исследует рану и всю ногу. Я понимаю, что он смотрит, в каком состоянии кровеносные сосуды.
— Доктор Мурон, — говорит он наконец, — простите, пожалуйста, вы старше меня. И конечно, у вас гораздо больше опыта, но давайте все-таки попробуем спасти ногу.
Доктор Мурон уставился на Педро с удивлением. Я стою в стороне и наблюдаю за дуэлью ортопедов.
— Вот, доктор, посмотрите, — говорит Педро медленно. — Теперь понимаете, почему мне не хочется ампутировать?
Мурон не отвечает, но лицо его выражает вопрос.
— Потому что бедренная артерия не затронута. То есть не поврежден главный кровеносный сосуд, и с его помощью мы спасем ногу.
— А что будем делать с большой берцовой?
— Нарастим!
— Нарастим? Вспомните, что вы в Баракоа! — не унимается доктор Мурон.
— Да, мы в Баракоа, но можем отправить его в Гавану.
— Хорошо, делайте как хотите, — отвечает Мурон, — но я говорю, и вы еще убедитесь в моей правоте, — лучше ампутировать сразу, чем ампутировать потом с гангреной.
— Ампутировать всегда успеем, — говорит Педро, начиная мыть руки, и обращается ко мне: — Мойся и ты, толстячок, поможешь нам.
Операция нелегкая. Надо вычистить рану, выбрать все мелкие осколки кости, соединить крупные, сшить ткани, произвести гемостаз сосудов…
Вдруг до меня дошло, что перестрелка прекратилась.
— А ведь больше не стреляют, Педро!
Мы замерли, прислушиваясь, да, выстрелов не слышно.
«Что же все-таки случилось?» — едва успеваю подумать я, и мы снова сосредоточиваемся на операции, которая близится к концу, Педро велит накладывать гипс.
Внезапно дверь операционной распахивается. Из коридора доносятся голоса, какой-то шум. Входит сестра, очень взволнованная.
— Принесли раненого на носилках. Кажется, тяжелый.
Не раздумывая, я снимаю маску и перчатки, говорю Педро и Мурону:
— Вы кончайте, а я посмотрю, что там такое.
Выхожу из операционной и через смежную комнату прохожу в коридор, который ведет к лестнице. В коридоре вижу четырех солдат, возбужденных, едва сдерживающих слезы. Они несут носилки. Рядом идут капитан Хардинес, сержант Аргудин, другие офицеры.
— Спасите его, доктор, спасите, — умоляют они.
— Пожалуйста, доктор, — говорит Хардинес, на его лице написано отчаяние, — пожалуйста…
На носилках лежит солдат в форме, но без головного убора. Он высокий, худой, однако мускулистый. Черты лица тонкие, кожа оливковая, волосы черные. Голова — над правым ухом и в затылочной части — в крови. Глаза закрыты, он неподвижен, лишь временами постанывает, но сказать, видно, ничего не может.
Я смотрю на него: ранен в затылок, контужен, без сознания?
— Поставьте носилки, я осмотрю его.
Когда носилки стукнулись об пол, я заметил, как странно шевельнулись справа волосы раненого. Мороз пробежал у меня по коже. Я наклонился, отвел окровавленную прядь и увидел, что почти половина черепа держится чудом на лоскутке кожи вдоль серединной линии. Правого полушария мозга почти не было.