Если бы она была такая же крестьянка, как и все вокруг, она бы об этом не думала, но, на ее счастье или несчастье, в детстве она несколько лет провела в Гуантанамо у своего дяди и даже ходила в школу.
Вернулась в Асунсьон шестнадцатилетней девушкой, тут Лусиано увидел ее и влюбился как сумасшедший. У его родителей была небольшая кофейная плантация в Кантильо. Истинный крестьянин, он никогда не учился, хотя был наделен умом, который помогал ему понимать девушку. Теперь она вспоминала, что ее дядя, да и его родители были против их брака, и все же он настоял на своем. После свадьбы молодую женщину поджидало новое испытание — Лусиано, бывший на несколько лет старше ее, оказался очень страстным, ненасытным, и поначалу Мария Хулия очень страдала, но потом научилась понимать мужа. И теперь ей казалось, что первые годы после свадьбы они любили друг друга.
На третий год у них родилась дочь, но Лусиано по-прежнему был ненасытен, ей даже говорили, что в Лос-Льянос у него есть любовница, к которой он частенько захаживает. Видимо, одной женщины ему было мало. Однако Мария Хулия никогда не заговаривала с ним об этом: во-первых, потому, что боялась, а во-вторых, не знала, вдруг люди врут.
— Мария Хулия! — крикнул он снова в бешенстве.
— Иду-иду, не кричи так!
— Я тебя спрашиваю, а ты молчишь! Где дочка?
— Не знаю, наверное, пошла к врачам, что приехали в Асунсьон, — сказала Мария Хулия дрожащим голосом.
— Неправда! Я ж тебя предупреждал, чтобы она никуда не ходила со двора, не сказавшись, — не утихал Лусиано.
— Но она уже взрослая…
— Чепуха! Какая там взрослая! Теперь просидит дома целый месяц и носа за порог не высунет!
Он едва сдерживал ярость, с искаженным лицом грыз сигарету, а потом с силой швырнул ее из окна.
Мария Хулия знала, что, если дело касается Марии Эухении, к мужу лучше не подступаться.
Она очень боялась рожать, и не самих родов, а того, что у нее родится девочка. Ведь Лусиано днем и ночью твердил, что вот будет у него сын, и он научит его ездить верхом, держать в руках мачете, взбираться на кокосовую пальму, плавать и ходить по горам. Он с такой уверенностью, с такой убежденностью говорил это, что она и подумать не могла, что будет, если родится девочка.
Когда родилась дочь, повивальная бабка Фелисия долго не осмеливалась сказать об этом отцу. Но в конце концов, никуда не денешься. Лусиано выслушал ее, и ни один мускул на его лице не дрогнул.
— Девочка? — Голос его прервался.
Фелисия робко кивнула.
— Девочка! — словно все еще не веря, повторил он, повернулся, широко шагая, вышел из дому, сел на лошадь и галопом умчался в ночь. Потом Мария Хулия узнала, что поскакал он в Лос-Льянос.
Через неделю он вернулся, но ни словом не обмолвился о том, что произошло, а она не смела ни о чем спрашивать. Он уселся на табурет возле детской кроватки и больше часа сидел не шевелясь, пристально глядя на ребенка. Потом встал и молча лег спать. Такой уж он был — никогда не знаешь заранее, как он поведет себя и что сделает.
На следующий день он поднялся как ни в чем не бывало. И с этого времени снова стал самим собой, занимался своими обычными делами, но девочка для него будто бы не существовала. Мария Хулия думала, что сойдет с ума. Как она страдала! Больше у нее детей не было. Лусиано вслух не упрекал ее, но она знала, что в душе он ее проклинает. Что же касается его ненасытной страсти, то она оставалась прежней. Но вот девочке исполнился год, и он первый раз взял дочь на руки, улыбнулся ей. С тех пор Лусиано иногда поглядывал на нее, иногда брал на руки.
Когда же девочка подросла, начала разговаривать, вернее, лепетать свои первые слова, Лусиано вдруг полностью переменился, и Мария Хулия так никогда и не могла понять — почему. Он сажал девочку себе на колени и часами «разговаривал» с ней, «учил словам», оставляя ее только на время работы и сна. Потом девочка стала ходить, и он водил ее гулять. Мария Хулия была в отчаянии, ничего не понимала — Лусиано, который горячо мечтал о сыне и даже не посмотрел на дочь, когда она родилась, теперь внезапно и с той же горячностью привязался к девочке. И девочка тоже все сильнее привязывалась к отцу. Она звала его, едва он куда-нибудь уходил, и Марии Хулии начинало казаться, что она дочери не нужна.
— Лусиано… — сказала она однажды, — меня беспокоит, что девочка наша подрастает, а подруг у нее нет. Слишком уж она привязалась к тебе.