За год до того, как я поступила в колледж, семейство Чакраборти пригласило нас к ним домой на День благодарения. Мы были удивлены, увидев в числе гостей многих из своих бенгальских знакомых — видимо, Пранаб-каку и Дебора решили организовать что-то вроде встречи старых друзей. Обычно мои родители не праздновали День благодарения; американский обычай сидеть за столом, поглощая безвкусную пищу, отвращал их от подобных торжеств. Для них День благодарения был еще одним из множества других непонятных им американских праздников, таких как День ветеранов или Мемориальный день, очередной повод не выйти на работу, да и только. И все же, приодевшись по-праздничному, мы поехали в Марблхед. Дом производил солидное впечатление: трехэтажный, облицованный серым гранитом, с полукруглым подъездом, заставленным машинами. Он стоял практически на берегу океана; большую часть пути мы ехали вдоль холодного, неприветливого побережья Атлантики, а когда вышли из машины, нас приветствовали крики чаек и плеск волн. В преддверии торжества гостиную практически полностью освободили от мебели — теперь в ней стояло лишь несколько столов, расставленных в форме буквы «П». Столы были накрыты белыми скатертями, тарелки тоже были белыми, а столовые приборы — серебряными, в центре столов красовались композиции из рыжих тыкв. Больше всего меня поразили разбросанные по дому игрушки, собаки, рассыпающие вокруг себя тучи пыльных рыжих волос, и бесчисленные фотографии Бонни и Сары, которыми были завешаны и заставлены все вертикальные и горизонтальные поверхности. Когда мы приехали, женщины еще суетились на кухне, заканчивая готовку (моя мама всегда считала это страшно дурным тоном), и на кухне стоял веселый хаос — голоса людей смешивались со звоном посуды, огромные открытые котлы распространяли вокруг себя дразнящий запах пищи.
Семья Деборы, которую мы видели лишь раз на свадьбе, приехала в полном составе, с женами, детьми, их друзьями и подружками. Сестрам Деборы было уже за тридцать, но их, так же как и ее, можно было спокойно принять за студенток колледжа: они были стройными и длинноногими, и все приехали в джинсах, сабо на босу ногу и вязаных свитерах. Младший брат Деборы Матти, с которым я когда-то танцевала у нее на свадьбе, теперь был уже студентом колледжа в Амхерсте, высокий и белокожий, с широко расставленными серо-зелеными глазами и вьющимися каштановыми волосами. Когда я увидела эту веселую толпу, стругающую овощи на кухне, я чуть не заплакала от злости на мать, которая устроила мне истерику перед отъездом и заставила надеть шальвар-камиз. Мне так хотелось слиться с ними, но, глядя на меня, было совершенно очевидно, что я принадлежу не к ним, а к другой половине гостей, которые столпились в гостиной, разодетые в разноцветные сари, как стая экзотических птиц. Впрочем, Дебора спасла меня — она сразу же взяла меня за руку, привела на кухню и попросила почистить яблоки. Меня поставили рядом с Матти и потихоньку налили мне пива в кружку. Когда еда была готова, нас усадили в порядке «мальчик-девочка», что совсем не понравилось бенгальским матронам. На столе выстроились батареи винных бутылок. Внесли двух индеек — одна из них была фарширована свиными колбасками, другая — традиционным хлебным соусом. У меня чуть слюнки не потекли при виде такой вкуснятины, но я знала, что по дороге домой мать будет ворчать, жалуясь на то, что еда была совершенно безвкусная.
— Нельзя! — вдруг резко сказала мать: кто-то попытался налить ей вина, и она быстрым жестом накрыла свою рюмку ладонью.
Отец Деборы, Джин, встал, чтобы прочесть молитву, и попросил всех сидящих за столом взяться за руки.
— Боже всемогущий, благодарим тебя за пищу, которую мы собираемся вкусить, — начал он.
Мои родители сидели рядом, и к своему удивлению я увидела, что они послушно взялись за руки — темные пальцы отца накрыли бледную руку матери. Я заметила, что Матти, который сидел на другом конце стола, впился глазами в мое лицо. После нестройного хора «Аминь» Джин поднял свой бокал.
— Простите меня, — сказал он, — но я хотел бы воспользоваться случаем, чтобы сказать: давайте выпьем за День благодарения, проведенный в компании индийцев! — Он произнес «индийцев» практически как «индейцев», но этой шутки почти никто не оценил.
Потом встал Пранаб-каку и поблагодарил собравшихся. От выпитого вина он раскраснелся. С годами Пранаб стал гораздо шире в талии, перестал дергаться, как раньше, и руки его больше не дрожали. Он вспомнил свои первые годы в Бостоне, затем вдруг рассказал, как впервые встретил нас с мамой, как он полдня ходил следом за нами, прежде чем решился заговорить. Люди, которые не знали нас, рассмеялись, им показался смешным рассказ об этой встрече и тогдашнее отчаянное состояние Пранаба. Пранаб торжественно обошел столы и остановился около стула, на котором сидела моя мать.
— Вот эта женщина, — патетически воскликнул он, наклоняясь, обхватывая рукой ее плечи и практически приподнимая со стула, — эта женщина спасла меня в тот день. Свой первый день благодарения я встретил с буди. И пусть он был в апреле, а не в ноябре, но тот ужин стал истинным Днем благодарения для меня. Ведь если бы не тот ужин, я непременно уехал бы назад в Калькутту.
Мать, красная от смущения, глядела в сторону. Ей было тогда тридцать восемь лет, она выглядела старше своего возраста, волосы начинали седеть у висков, и теперь она явно больше подходила отцу, чем Пранабу-каку, который, несмотря на объемистый животик, сохранил небрежную красоту своей юности. Пранаб-каку пошел назад к своему месту во главе стола, где он сидел с Деборой, и заключил:
— А если бы я уехал из Америки, я никогда не встретил бы тебя, моя ненаглядная.
И он поцеловал Дебору в губы прямо на глазах у всех гостей, как будто они опять были на свадьбе.
После того как с индейками было покончено, нам раздали вилки поменьше, и сестры Деборы обошли гостей, записывая в маленьких блокнотах, кто какой пирог заказывает, как официантки в ресторане. А после десерта собакам надо было на улицу, и Пранаб предложил прогуляться вдоль берега моря.
— Как насчет того, чтобы немного прогуляться? — громко спросил он, вставая со стула, и родственники Деборы в один голос заявили, что это прекрасная мысль.
Но никто из бенгальских гостей не пошел гулять, наконец-то у них появилась возможность собраться вместе и всласть посудачить. Матти подошел к креслу, в котором я сидела, и, усевшись на подлокотник, склонился ко мне. Мама чуть не упала в обморок от такого зрелища, но кричать с другого конца комнаты не решилась. Матти предложил мне тоже прогуляться, а мне пришлось отказаться — в шальвар-камизе гулять по песчаным дюнам было совершенно невозможно.
— Да брось, у Дебби наверняка найдутся запасные джинсы, — рассмеялся Матти, сигналя Деборе рукой. И меня отвели наверх, где Дебора выдала мне джинсы, толстый свитер и кроссовки. Переодевшись, я стала в точности похожа на нее и ее сестер.
Пока я переодевалась, Дебора села на край кровати, наблюдая за мной, как будто мы были подружками, и спросила, есть ли у меня мальчик. Я ответила, что нет, и тогда она сказала:
— Матти находит тебя привлекательной.
— Он тебе сказал?
— Конечно нет, но я же вижу, что он тебя прямо ест глазами.
Я сошла вниз, ободренная этим замечанием. Джинсы были мне велики, так что пришлось их закатать, но наконец-то на мне была удобная, привычная американская одежда. Я заметила, что мама посмотрела на меня поверх чашки с чаем, но она ничего не сказала, и я быстро вышла вслед за всеми. Сначала мы шли по дороге, потом свернули к дюнам и начали спускаться вниз. Дебора и ее сестры остались дома, чтобы убрать со стола и напоить чаем оставшихся гостей. Вначале мы шли всей толпой, но вскоре я заметила, что Матти замедлил ход, и постепенно мы отстали от остальных. Матти привел меня в каменистую бухту, защищенную со всех сторон высокими берегами. Мы смеялись, подтрунивали друг над другом и, конечно, флиртовали и кокетничали, а потом он достал из кармана сигарету с марихуаной. Мы повернулись спиной к ветру и раскурили косяк, задевая друг друга холодными руками и вставляя в рот конец одной и той же сигареты. Мне казалось, что марихуана на меня не действует, только вскоре все, что говорил Матти, стало казаться ужасно смешным, даже его довольно скучный рассказ о группе, в которой он играл на гитаре. Голос его доносился до меня как будто издалека, а его лицо как-то странно расплывалось. Мне показалось, что мы пробыли в том заливе не меньше часа, однако, когда мы снова выбрались наверх, мы увидели удалявшиеся спины взрослых — они шли на мыс, чтобы полюбоваться закатом.