Конечно, все было не так во времена, когда родилась Судха. В Лондоне ее родители снимали две крошечные комнаты у бенгальца по имени мистер Пол. Именно мистер Пол и сделал немногочисленные сохранившиеся фотографии маленькой Судхи, одетой в кружевное белое платьице. Такие платья надевают девочкам на церемонию крещения, но ее мать понятия об этом не имела, ей просто понравились белые кружева. Мистер Пол приютил родителей в самый тяжелый для них момент: мать Судхи была беременна, и их предыдущая домовладелица, престарелая англичанка, приказала съехать — она терпеть не могла детей и не желала, чтобы в ее доме появился младенец. Родители рассказывали, что в Лондоне в шестидесятых годах объявления о сдаче комнат пестрели заметками: «сдается только белым», и поэтому тот факт, что они были индусами, да еще ждали ребенка, ставил их в самое невыгодное положение. Если бы не мистер Пол, отцу Судхи пришлось бы, наверное, отправить свою жену рожать обратно в Калькутту, и тогда неизвестно, как сложилась бы в дальнейшем их жизнь. Этот период семейной истории всегда казался Судхе в чем-то сродни библейскому сказанию: он был полон мистических тайн, предзнаменований и Божественного вмешательства, как будто ее семья спаслась во время потопа или целой и невредимой вышла после сорока лет странствий в пустыне.
Четыре года спустя родители Судхи переехали в Массачусетс, так как ее отец перешел из компании «Баджер» в компанию «Рэйтеон». Они практически ничего не взяли с собой, у Судхи не сохранилось ни одной английской игрушки, правда, ее мать так пристрастилась к овсяному печенью «Мак Вити», что потом всю жизнь завтракала только им, и до конца своих дней носила исключительно бюстгальтеры от «Маркс и Спенсер». В начальной школе их попросили рассказать о первых годах жизни, и одноклассники Судхи натащили одеялец, крошечных ползунков и пинеток, а она смогла показать лишь несколько старых фотографий, сделанных когда-то мистером Полом, чем вызвала отчаянную зевоту у всего класса.
Но после рождения Рахула маленькие расстройства детства уже не имели значения. Пусть сама Судха скользила, падала и даже ушибалась, она была намерена уберечь брата от унижений, которые выпали на ее долю, и сделать его образцовым американским ребенком. Она придумывала, какие игрушки ему понравятся, и выкапывала на распродажах, устраиваемых соседями, то большой красный грузовик, то пластмассовый чемоданчик, который раскладывался в целую ферму, то электронный ящик, говорящий голосами домашних животных. Она просила родителей купить ему книжки, которые сама обожала в детстве: «Питера Пэна», «Плюшевого кролика», «Лягушку и Жабу». Когда отец, пожав плечами, заявил ей, что, пока ребенок не умеет читать, ему незачем дарить книжки, Судха начала приносить их домой из школьной библиотеки и читать брату на ночь. Она велела родителям поставить на газоны «дождик», чтобы Рахул мог бегать сквозь струи воды, как любой нормальный счастливый малыш, а также повесить на крыльце качели. На праздники, в особенности на Хеллоуин, Судха сама придумывала и шила брату чудесные экзотические костюмы, наряжая его то как слона, то как холодильник: она слишком хорошо помнила убогие попытки матери нарядить ее в простыню, а лицо закрыть бумажной маской, выпавшей из хлопушки. Конечно, временами игры, которые она придумывала для братика, занимали ее саму гораздо больше, чем его: то она залезала на его качающееся кресло, то часами кропотливо строила из конструктора замок, который Рахул, весело смеясь, за одно мгновение разрушал своими маленькими толстыми ручками.
Несмотря на то что Судха обожала братика и всячески заботилась о нем, в мелочах она ему завидовала. Например, она завидовала его стройным, золотистым ножкам; ее собственные ноги казались ей слишком толстыми, особенно после того, как у нее начались месячные. Она завидовала также его имени, друзья называли его Рауль, и никто не спрашивал первым делом, давно ли он приехал из Индии. И он всегда был удивительно миловиден: даже в детстве, глядя на него, ни у кого не возникало сомнений в том, что он вырастет настоящим красавцем. Лицом Рахул не был особенно похож ни на отца, ни на мать. Судха, с ее округлым подбородком (отцовский ген) и низким, широким лбом (материнское наследство), была совершенно отчетливо дочерью своих родителей, но у Рахула не было такого явного сходства ни с кем из родственников; казалось, он впитал в себя гены давних, давно ушедших в небытие поколений. Его кожа была значительно темнее, чем ее, черты лица носили аристократический отпечаток, темные волосы слегка кудрявились. Родители разрешали ему носить летом шорты и заниматься в школе спортом, хотя Судхе это было запрещено. Судха думала, что из-за того, что, во-первых, Рахул был мальчиком, а во-вторых, младшим в семье, родители давали ему гораздо больше поблажек, чем ей. К этому времени они уже более или менее освоились в Америке, поняли, какие механизмы заставляют вертеться местное общество, и перестали сопротивляться. Оглядываясь назад, Судха никогда не жалела о детских годах, никогда не мучила себя сентиментальными воспоминаниями о том, какие платьица носила или как задорно встряхивала косичками. Она вообще не любила вспоминать то ужасное время, прошло — и слава богу! Единственное чувство, связанное с детством, которое она не могла побороть, был стыд за то, что в школе она постоянно выставляла себя полной идиоткой. Конечно, это не очень бросалось в глаза, спасибо и за то, что мать не наряжала ее в сари, что ей позволяли носить косы, общаться с подружками, играть на кларнете в школьном оркестре и продавать шоколадное печенье на благотворительных базарах. И все же в ее памяти с мучительной ясностью всплывали унизительные эпизоды школьной жизни: какое-нибудь особенно нелепое платье или глупое, наивное замечание, вызвавшее смех подружек. В такие мгновения она умирала от желания немедленно отправиться обратно в детство и исправить прошлые ошибки.
Судха была благодарна брату и за то, что теперь они вместе наблюдали непостижимый феномен родительского брака. Брак этот не был ни счастливым, ни особенно несчастным, и больше всего Судху расстраивал как раз факт полного отсутствия эмоций с обеих сторон. Она поняла бы скандалы, наверное, даже пережила бы развод. Она вечно ждала хоть какого-то проявления чувств со стороны отца или матери, но так и не дождалась. Единственным свидетельством того, что отец и мать когда-то были молоды и даже счастливы, были немногие лондонские фотографии. На них мать выглядела красоткой, стройная, с высокой прической, явно сделанной в парикмахерской, с маленькой сумочкой, свисающей на цепочке через локоть. Ее облегающие фигуру сари, явно купленные в дорогом магазине, по подолу были украшены причудливыми узорами из птиц и цветов. Отец тоже смотрелся настоящим франтом, в то время он одевался в элегантные костюмы и носил узкие галстуки, белоснежные рубашки и темные очки. Наверное, в те дни эмиграция все еще казалась им романтическим приключением, ведь тогда они в первый раз в жизни увидели снег, впервые пережили холодную лондонскую зиму, греясь около парафинового обогревателя.
Вейленд стал для них настоящим шоком, сломал их. Внезапно родители осознали, что сами обрекли себя на пожизненное клеймо «иностранцы», что никогда не станут своими ни в одной стране. В Лондоне мать училась в университете и мечтала обучать малышей по системе Монтессори, но в Америке она не работала ни дня, даже водить машину не научилась. После рождения Рахула она поправилась на двадцать фунтов, а отец сложил в чемодан свои щегольские костюмы и вместо этого теперь одевался в дешевые джинсы. В Вейленде родители превратились в пассивных, необщительных и несчастливых эмигрантов, вечно боящихся нарушить тот или иной неписаный устав маленького городка. Как ни странно, жизнь в Вейленде казалась гораздо более суровой, чем жизнь в таких мегаполисах, как Калькутта или Лондон. Теперь они во многом полагались на детей, особенно на Судху. Именно она объясняла отцу, что он должен не просто отгрести сухие листья в близлежащий лес, а собрать их мешки и выставить около ворот. Ей поручали звонить в ремонтные мастерские, когда дома выходили из строя бытовые приборы, разговаривать с рабочими, когда наставало время делать ремонт. Так получилось, что Рахула эти проблемы как-то не касались. Судха переживала за родителей, тот факт, что они родились в Индии, а не в Америке, казался ей сродни хронической болезни. Рахул же смотрел на вещи с практической, даже немного циничной точки зрения.