Бьорн уже почти скрывшийся в дверях удивленно обернулся. Скривился и с насмешкой произнес:
— Если тебе так интересно, то слушай. Я собираюсь заняться расчетами прибыли, как просил дядя. Это тебе понять будет сложно. Вряд ли ты знаешь, как это. Больше тех нескольких монет, что ты вышаривал по чужим карманам, ты никогда ничего не считал. Но вот мне это будет не сложно — работы там мало, минут на пять. Так, что потом я поваляюсь в кровати у каминной трубы. Там тепло. Это на втором этаже, где ты не бываешь. И еще я знаю, чего я не буду делать. Я не буду ничего разгружать, и уж точно не буду лезть не в свое дело, да еще и тявкать при этом. Собственно, если б я был приблудным выкормышем, которого держат только из жалости, то я бы вообще держал рот на замке и знал, где мое место. Ни отца, ни матери, только гонор непомерный вылезает наружу!
Курти молча слушал. Зубы были сжаты так, что могли раскрошиться. Что тут скажешь? Сказать, то конечно можно и немало, а можно и без слов вогнать в глотку хозяйского племянника все только что им произнесенное, но… тогда он потеряет эту работу. А здесь кормят, пусть мало, пусть раз в день, но все же.
Курти тихо произнес:
— Я умею считать.
— Да!!! — Бьорн подошел к Курти лицом к лицу и так же тихо спросил:
— Посчитай сколько тебе предупреждений осталось, прежде чем руку отрежут!
— Эй, мелкие! — окликнул их возница — разгружать кто будет?! Потом пособачитесь.
Бьорн скрылся в дверном проеме.
Не так уж и тяжело таскать. Хлеб продукт не тяжелый. На деревянных лотках разложено пятнадцать буханок, и тринадцатилетний подросток вполне может справиться. Но лотков много, носить хлеб надо ровно, на вытянутых руках и многочисленные ходки выматывают. Но худшее не это.
Как же пах хлеб! Горячий, час назад вытащенный из печи, он источал ошеломляющий аромат. Поджаристая корочка, под которой теплый мякиш. Прижимая лоток к груди, Курти делал ходку за ходкой и каждый раз горбатые спинки буханок почти упирались ему в нос. Запах какой!!! Оторвать бы кусок, чтоб пальцы погрузились в горячую, пористую мякоть. Засунуть в рот и жевать вместе с хрустящей корочкой… Нельзя. Буханки обязательно пересчитают. Шмяк всю неделю, как в город впервые завезли муку и заработали пекарни, всегда присутствовал на разгрузке, не сводя глаз с Курти и Бена, чтобы проследить, что бы они ничего не стащили. Даже странно, что сегодня его нет.
Курти отнес на кухню последний лоток. Постоял несколько секунд, вдыхая сводящий с ума аромат, и лишь потом захлопнул хлебницу. Теплый и сухой шкаф был обычной нишей в стене, куда затем вмуровали косяк, петли и навесили дверь с засовом.
Курти вернулся в зал, окунул тряпку в грязную ледяную воду и продолжил тереть пол. Час до обеда. Вот бы Шмяк расщедрился и дал бы им буханку. А что?! — на троих не так уж и много. Хотя, размечтался. Хлеб денег стоит. В обед им дают овсяную кашу, а позавчера Шмяк расщедрился на пшенную. Всю зиму одну рыбу ели. Жареную, вареную, копченую, сушеную. Но ее было мало. Интересно, что сегодня будет? Анна готовила что-то на кухне, но Курти туда еще сегодня не заходил.
Мыть пол довольно бессмысленное и неблагодарное занятие. Скоро придут клиенты и портовая грязь вновь переселится сюда. На глиняном полу ее не видно, но на заносимой с улицы слякоти становится скользко. Курти пол не столько мыл, сколько соскребал с него грязь.
Почти закончил. Рукам бы привыкнуть к холоду за столько времени, но все равно мерзнут. Красные опухшие они саднили от любой царапины. А царапин было много. Курти снова обмакнул тряпку в ведро.
— Так, ублюдок мелкий. Бегом сюда!
Курти удивленно оглянулся. Хозяин стоял в дверях кухни и не только по голосу, но и по глазам было видно, как он зол.
Курти отложил тряпку и двинулся в его сторону, соображая, что могло случиться? Никакой вины за собой, во всяком случае, перед Шмяком, он не помнил. С недоуменным видом подошел к шарообразному владельцу таверны и только открыл рот, чтобы спросить, что случилось, как здоровенная лапа ухватила его за ветхую куртку и Шмяк потащил его на кухню. Стремительными, что удивительно для человека такой комплекции, шагами, Шмяк протащил Курти до распахнутой двери хлебницы.
— Сколько хлеба привезли из пекарни?
Рубашка натянулась и впилась в горло. Дышать стало трудно, Курти засипел, ухватившись руками за душивший его воротник. Шмяк развернул паренька перед собой лицом, хватка ослабла, но плечи сжал так, что Курти почувствовал, как хрустнули кости. Все еще ничего не понимая, он попытался спросить, что происходит, но опять не успел.