- Пошутила, еще полчаса есть. Пойдем! - и они выскальзывают из аудитории, взявшись за руки, не замечая меня. Им сейчас, видать, ни до кого дела нет. Улыбаются. Летят по коридору. Смешные.
- Отойдите! Не приближайтесь. Царица, стой, где стоишь! Милюков, только попробуй! - вы даже представить себе не можете, как это страшно - чья-то истерика на подоконнике у открытого окна, под которым пять этажей. Я жмусь к Сережке, не пуская его к истерящему Игорю. Он обнимает меня крепче, не давая приблизиться к окну. Все столпились кругом. Такое с нами впервые - никогда раньше никто из нас не пытался решить проблему таким способом.
- Я брошусь! Все равно смысла нет, - я всегда догадывалась, что первым из нас сдадут нервы у Семенова. Что-то в нем было надрывное еще до влюбленности в Альку. Последнее и вовсе сорвало все клапаны здравого смысла.
-Игорь, успокойся. Чего ты добиваешься? - Милка, как обычно, во главе нас. Истинная староста и, хоть я ее и недолюбливаю, невозможно не признать ее ума и умения сохранять спокойствие в нестандартных ситуациях.
-Будто непонятно чего! Алю ему подай. На блюдце с голубой каемочкой! Слезай! - Сашка злится и упорно пинает свою сумку, вероятно, представляя на ее месте бедолагу Семенова. Не поздоровится тому, когда спустится. Если спустится... мамочки.
- Милюков, хватит! Игорь, ты сейчас слезешь, и мы все спокойно обсудим. Ты же понимаешь, что это не выход! - Мила медленно, но решительно приближается к Игорю, судорожно вцепившемуся в ручку открытого настежь окна.
- Сейчас все будет в порядке, - расслабленно шепчет мне Сережка и, обернувшись, я понимаю почему: решительным шагом аудиторию от двери к окну пересекает Аля. Губы сжаты так, что рот, кажется, совсем исчез с ее лица. Глаза сверкают. Узнаю настоящую Воронихину до проблем с Львовичем. Толпа, облегченно вздохнув, расступается в стороны. Только Милка отходит неохотно, сердито вздернув подбородок. Алька пробирается вплотную к подоконнику, бросив где-то по пути сумку, пару секунд смотрит на притихшего Семенова снизу вверх. А после совершает невозможное - подтягивается на руках, оказывается на подоконнике рядом с Игорем и открывает второе окно.
- Черт, черт, черт! - хватается за голову Сашка. В его плечо утыкается Леська. Мила роняет учебники, которые по привычке держала в руках. А Алька стоит, как ни в чем не бывало, у открытого окна пятого этажа, посматривает вниз и нахально так спрашивает:
- Ну? Что замолк, Семенов, а то так кричал, что даже на первом этаже было слышно. Удивляюсь, что преподаватели еще не сбежались. Так что, будем прыгать? Поверь у меня причин для этого не меньше.
- Алька, дура, что творишь? - не выдерживаю я, за что получаю успокаивающий шепот Сережки и предупреждающий взгляд Али: "Не вмешивайся".
Мишка на то и носит прозвище Лев, что умеет появляться незаметно и решать проблемы бесшумно. Стаскивает (на облегчение толпы) все еще не пришедшего в себя Игоря. Ловит самостоятельно спрыгнувшую Альку. Оборачивается к лежащему на полу Игорю. Хватает за грудки. Ставит на ноги и со словами: "Лежачих ведь не бьют" точным ударом в челюсть сваливает Семенова с ног опять. Затем возвращается к внимательно наблюдающей за происходящим Воронихиной, берет за плечи и сильно встряхивает:
- Дура, он же мог тебя за собой утянуть, если бы прыгнул. Какого черта ты на этот подоконник полезла? Что у тебя вместо мозгов?
- Не ори на меня! Будто тебе дело до меня хоть такой, хоть в виде лепешки на асфальте есть, - Алька вырывается и, неожиданно для всех, залепляет Львовичу звонкую пощечину. И выбегает из кабинета. Мишка, потирает щеку, подхватывает свою сумку с парты, поднимает сумку Али с пола и выходит вслед за Воронихиной.
Я оборачиваюсь на всхлипы и поражаюсь: ревет Игорь, сплевывая кровь, уткнувшись в плечо Милки, обнимающей его и шепчущей что-то утешающее ему на ухо. Неужели? Хотя, Мила все же девушка, а не кусок камня.
- Ребята, что здесь происходит? - Петр Ильич появляется на пороге неожиданно, а мы совсем и забыли, что учебный процесс еще идет. Мы молчим, ведь сказать: "Извините, нам совсем не до учебы" - как-то неприлично. И мы молчим.
А подоконник и вправду удобный, не зря его все наши так любят. И Сережка у меня самый лучший: с родителями не ссорится, из окна выброситься не грозится, на меня не кричит. Сидит тут со мной, облокотившись на закрытое окно, одна рука за головой, другая меня обнимает. А я в порыве влюбленной мечтательности рисую пальцем на окне сердечко. Оно держится пару секунд, а потом плывет тонкими струями по стеклу. Сережка негромко смеется мне в затылок. Я вглядываюсь в темноту за окном и вижу их всех: изломанную Алю, сгорбленного Мишку; зажмурившуюся от удовольствия Лесю, спящего Сашку; рыдающего Игоря, спокойную Милку; свое плывущее сердечко, которое я вновь вырисовываю; меня и Сережку.
- Знаешь, говорят будет ремонт. Все сменят. Даже этот подоконник.
- Правда? Жалко его. Он столько видел. Этакая карта памяти.
- Будет другая, эта, боюсь, уже переполнена - столько было. Кроме того, он же неживой.
- Неживой, но все равно жалко. Карту памяти хоть оставить себе можно. А подоконник выкинут на помойку.
- А мы его выкрадем!
- Хорошо.
- Что хорошо?
- Все хорошо.
Все хорошо…