Над нами прогудели мины. Одна из них шлепнулась в воду, другие легли у берега. Мы кубарем скатились к своему командному пункту, юркнули в укрытие. Одна из мин, словно преследуя нас, рванула у самого входа и завалила его. В блиндаже погасла коптилка, в уши и рот набился песок. Выплевывая его, я спросил, все ли живы. К счастью, никто не пострадал.
— Что случилось? — спросонку вскочил на ноги Паша Гусев.
— В мышеловку попали, — отозвался Плетухин.
Откуда-то из-под земли тоскливо пропищал зуммер.
— Смотри, связь-то уцелела! — удивился комбат. Быстро работая руками, он отрыл телефон. — Алло! Алло! «Первый» слушает.
Говорил командир 3-й роты. Слышимость была плохой.
— Что? Подошли немецкие танки и пехота?.. Поднимите на ноги всех своих людей… Проверьте, чтобы расчеты противотанковых ружей были на местах. Свяжитесь с другими ротами… Что? Связались? И у них не лучше? Ну, ничего. Отразим и эту волну! — и комбат положил трубку.
Зазуммерил другой телефон.
— Вы слышите, что здесь делается? — гремело в трубке.
— Конечно, слышим.
— Такой силы они еще не бросали на нас, — кричал Поленица. — Как из мешка, сыпят снаряды. К оврагу подошла пехота, а по улице снова идут танки. У меня действуют все огневые точки.
— Чаще докладывайте, — распорядился майор и обратился ко мне — Вот это дела…
— Что же вы, товарищ майор, сказали, что мы все слышим? — спросил Плетухин.
— А что же, по-вашему, лучше сказать, что мы уже похоронены?
— Виноват, товарищ комиссар, упустил политику.
— А вот мы сейчас и позвоним, чтобы нас откопали, — произнес комбат.
В это время через толщу завала снаружи донесся до нас еле слышный голос:
— Живой там кто-нибудь остался?
— Живы все! — отозвались мы разом.
Все отчетливее слышались удары лопат. Наконец показался кусочек неба, вовнутрь блиндажа ворвались свежий воздух и грохот разыгравшегося боя.
Вырвались мы из подземелья, когда стрелковая рота 39-го полка, оставив овраг, вела бой рядом со своим КП. А дальше все повторилось, как 22 сентября. Только на этот раз гитлеровцы отошли за овражек, и там с ними пришлось долго возиться.
Осложнилось дело и у завода. Штурмуя 2-ю роту, враги намеревались захватить курганчик сержанта Родичева, чтобы с этого холмика взять под обстрел овражек до самой Волги и под прикрытием огня пройти к берегу реки, соединиться с прорвавшейся туда своей группой.
В утренней мгле Родичев уловил подозрительные шорохи в стороне Госбанка. Напрягая зрение, он метрах в двадцати от своего блиндажа увидел, как поднялась и в тот же миг исчезла человеческая фигура. Тревожно заныло сердце.
Сержант стал еще более чутко прислушиваться к каждому звуку, пристальнее всматриваться в притаившийся рассвет. Он увидел, что его блиндаж окружают. «Еще секунда — и гитлеровцы займут ход сообщения с оврагом», — быстро сообразил он. Тотчас же созрело решение.
— По первому моему выстрелу открывайте огонь из пулемета, — приказал сержант первому номеру расчета, сам же с двумя пулеметчиками выскочил из блиндажа, ударил по врагам из автомата. Со всех сторон гитлеровцы дали ответный огонь, ранили одного из бойцов.
Завязалась яростная схватка. Бой длился ни много ни мало — больше восьми часов.
Во второй половине дня, когда Поленица отбил последнюю атаку у стены завода, он с несколькими бойцами поспешил к Родичеву. Там уже все номера расчета были ранены. Некоторые по два раза. Сам же Николай — трижды. Но никто из них и не думал уйти с позиции. Оказав медицинскую помощь сержанту, политрук приказал немедленно покинуть место боя.
У Родичева на глазах сверкнули слезы. Он заволновался:
— Разрешите мне, товарищ политрук, на сей раз не выполнить ваше приказание. Я останусь здесь и буду драться, пока жив…
Он так и не ушел с поля боя, пока гитлеровцы не были отброшены на исходное положение.
И КИНОКАМЕРА «СТРЕЛЯЕТ»
Вечером того же дня я подробно описал бой в донесении и отправил его в политотдел дивизии.
Утром звонок. Говорил Марченко:
— Политотдел направил к вам кинооператора. Постарайтесь создать ему все условия для съемки героев вчерашнего боя. При этом обеспечьте полную безопасность, а то он еще новичок на фронте.
— Когда он вышел? — спросил я.
— Часов в шесть утра. Скоро должен быть.
— Все будет сделано, товарищ «седьмой», — ответил я. Положил трубку, и вдруг слышу: