Приближался Новый год. В полк все больше и больше прибывало посылок с подарками. Они шли со всех концов советской земли — от колхозников, рабочих, школьников. В этих обшитых мешковиной ящичках было все: и связанные руками какой-то бабушки теплые варежки и носки, и грузинские апельсины, и алма-атинские яблоки, папиросы, ветчина и колбасы, сибирские кедровые орехи и другая снедь. Во всех посылках, как правило, были записки: «Лучшему гвардейцу полка», «Лучшему снайперу части». В коллективных письмах говорилось: «Дорогие наши отцы, мужья, сыновья, братья, наши славные защитники! Ждем от вас победы. Лучше бейте фашистов…»
Эти посылки и письма с особой силой подчеркивали неразрывность фронта и тыла демонстрировали непреодолимое желание всех советских людей быстрее одержать победу.
В один из таких предновогодних дней я шел по узкой траншее и лицом к лицу столкнулся с письмоносцем.
— Минуточку, товарищ майор, письмо вам есть, — сказал он и подал мне тетрадный лист, свернутый треугольничком.
— Спасибо, — поблагодарил я бойца и направился в штаб.
В землянке я развернул конвертик. Письмо было написано детской рукой. В нем говорилось:
«Здравствуйте, дядя Вася! Пишет ваш племянник Шура. У нас большое несчастье. Только что мы получили похоронную — в октябре убит наш папа. После получения похоронной наша мама сильно заболела, и мы теперь сами топим печь, варим и стираем, но у нас нет топлива, а зима холодная…»
Прочитав последнюю строчку, я пустил в адрес фашистов несколько слов, от которых самому Гитлеру тошно стало.
— Что это ты, Калиныч? — удивился Данилов.
— Брата убили под Ленинградом. Из троих я теперь один остался. Самый старший брат прошел всю гражданскую войну. В 1922 году был командиром, погиб от рук басмачей. А этот, что погиб под Ленинградом, был механиком в МТС. В начале войны призван рядовым. И вот теперь осталось три малыша. Что с ними будет делать эта больная женщина? Правда, ей помогает мой отец, но какая от него может быть помощь? Ему уже восемьдесят два года.
— А ты сам-то помогаешь отцу?
— А как же? Высылаю по аттестатам.
— Не падай духом, Калиныч. Я сочувствую тебе. Постигшее тебя горе — теперь горе всего нашего народа. Будем надеяться, что скоро и на нашу улицу придет праздник.
В новогоднюю ночь установилась безветренная пагода. Падал пушистый снег. По всей линии обороны полка было тихо. Это зловещее затишье настораживало нас.
Уж не замышляют ли чего коварного немцы? — думали мы и привели свою оборону в особую боевую готовность. С вечера я со своим ординарцем Хоменко отправился на правый фланг полка, в батальон капитана Гущина. Потом перешел в овраг, в расположение первого батальона. Там произошел со мной случай, воспоминание о котором и сейчас вызывает дрожь во всем теле.
Было уже около десяти часов вечера. Где-то за Г-образным домом выл немецкий шестиствольный миномет. Изредка татакали пулеметы, а поблизости стояла непривычная тишина.
Мы шли гуськом по извилистой траншее. И только миновали один из многих ее изгибов, как из ниши в стене хода сообщения передо мной выросла фигура солдата с винтовкой наперевес. Послышалось щелканье затвора и крик:
— Стой!.. Стой! Кто, свой? Стрелять буду!
Раздумывать было некогда. Я подскочил к кричавшему и ударом кулака подбросил ствол винтовки кверху. Пуля дзенкнула над моей головой. Мы навалились на стрелявшего, осветили фонариком его лицо, и сразу же узнали молодого бойца Мамедкулиева. Он дрожал и плакал.
— Что случилось? Почему стреляли?
— Немножко спал, потом показалось, что немцы идут, — всхлипывая, проговорил боец.
— Что с тобой делать? — спросил я.
— Не надо делать. Я больше никогда не буду спать.
Этот нелепый случай в батальоне Кулаева был единственным. Весь же батальон стоял начеку, готовый не только к отражению внезапного удара врага, но и к решительной контратаке.
Во всех блиндажах чувствовалось праздничное настроение. Не скажу, что там стояли нарядные елки, но ветки других деревьев были. На них висели конфеты, звездочки, печенья, а нередко и деды морозы.
Как же дороги были эти убранные веточки, напоминавшие людям счастливые довоенные новогодние вечера, которые когда-то, может быть, были кем-то не замечены, недооценены. Каждому в этот вечер хотелось сказать что-то теплое, задушевное, поделиться своими чаяниями и думами. Кажется, за всю свою жизнь я нигде и никогда не был таким желанным гостем, как в тот вечер у хозяев окопов и блиндажей. Сколько было прочитано мне радостных и печальных писем, присланных из далеких, но таких близких и родных краев.