Повозившись с аппаратом, он воскликнул:
— Тьфу, дьявол! А аппарат-то исправный, только чуть-чуть пусковая кнопка заела…
— На войне, браток, всякое бывает. Помню, у некоторых бойцов в первых боях автоматы заедало, а потом, когда люди пообвыкли, оружие стреляло безотказно.
— Это все так, товарищ комиссар. Но упустить такой кадр!.. Ведь там через флаг весь Сталинград виден. Во что бы ни стало я должен снять его и им разоблачить брехню Геббельса, который раструбил на весь мир, будто гитлеровцы заняли весь город.
— Да, такой кадр нужен, — согласился Харитонов, — только вы туда больше не полезете снимать. Ваша жизнь дороже этого кадра, к тому же мы за нее в ответе…
Орлянкин умоляюще смотрел то на меня, то на майора.
— Не падайте духом, что-нибудь придумаем, — сказал я.
Утром у Валентина сработала камера. И на пленке был запечатлен гордо развевающийся красный флаг над истерзанным, но непокоренным городом. В этом помогли кинооператору гвардейцы роты, соорудившие ему надежное «гнездо».
Правда, после съемки Валентину пришлось пробыть в этом «гнезде» до позднего вечера. Но он нисколько не пожалел об этом. Наоборот, появился в нашем блиндаже радостный от того, что ему удалось выполнить особое задание политического управления РККА.
Казалось, теперь-то кинооператор удовлетворен. Но не тут-то было. Он высказал свое новое желание:
— Теперь бы мне подснять еще хоть один боевой эпизод, и тогда у меня был бы полный сюжет о героических делах вашего батальона.
— Ничего, подснимете, — успокоили мы Валентина.
Такого случая ему долго ждать не пришлось. На второй день на правом фланге нашей обороны, как гром средь белого дня, раздались взрывы вражеских снарядов, заскрежетали гусеницы танков, а за ними двинулись автоматчики.
Это было на перекрестке улиц Пензенской и Солнечной, на стыке флангов 39-го полка и нашего батальона. Враг продвигался стремительно. Один из его танков подходил к угловому дому НКВД, где оборону держал пулеметный расчет коммуниста сержанта Стародубцева. В расчет входили коммунисты ефрейтор Желтков, рядовой Мартынов и беспартийные Савельев и Обухов.
В это время в расчете Стародубцева совершенно случайно находился кинооператор. Заметив приближавшийся танк и следовавших за ним до взвода автоматчиков, Стародубцев приник к пулемету. Не теряя удобного случая, Валентин поспешно вытянул кинокамеру из чехла, взял наступающего противника на «прицел» аппарата. Но что это? В аппарате проходит один, три, пять метров пленки… За стеной ревет мотор, громыхают гусеницы, дрожат стены… А Стародубцев все еще лежит, как застывший, не открывает огня…
Вот танк прет уже прямо на амбразуру. Как при съемке наездом, в кадре кинокамеры увеличился и расплылся его лобовой черный крест.
— Врешь, не раздавишь, сволочь! — крикнул Стародубцев и только теперь нажал на гашетку. Пулемет затарахтел во всю свою мощь.
Орлянкин продолжал снимать, и ему показалось, будто вдруг стала стрелять его камера, покрывая броню танка черными оспинами. Рядом с Валентином в стену ударила пуля и, скользнув рикошетом, задела ухо Желткова. Грянуло бронебойное ружье. Танк скрипнул и остановился. Стальное чудовище сделало несколько огневых плевков из орудия по дому и вдруг задымило, покатило вспять. Без прикрытия автоматчики не посмели броситься в атаку.
Пулеметчики оказали первую медицинскую помощь ефрейтору и предложили отправиться в медпункт полка.
— Да что вы, братцы, я совсем здоров, а что ухо пробило, так это вроде клейма, чтобы не потерялся, — пошутил Желтков и с огневой точки не ушел.
После боя, осматривая перекресток улиц через амбразуру, кинооператор насчитал десятка полтора трупов захватчиков. Они валялись не более чем в двадцати метрах от дома, и Валентину страшно захотелось снять их. В его воображении четко вырисовывались кадры, в которых просматривались бы не только трупы, но и следы гусениц, воронки, пробоины в стене от снарядов, стреляющие пулеметчики. И все это снять со стороны противника.
Кинооператор осмотрел помещение, увидел в стенке пробоину, в которую можно свободно пролезть, и решил…
— Глянь, что он, с ума сошел? — воскликнул Желтков, увидев кинооператора, подползающего к трупам.
— Товарищ кинооператор, вернитесь! Вернитесь, вас там убьют! — взволнованно взвыл Стародубцев.
Но Валентин молча полз, то по-пластунски, выставляя кинокамеру вперед себя, то на четвереньках, а когда достиг намеченного места, поднялся на колени, стал снимать. И тут произошло то, что и должно было произойти: гитлеровцы открыли по нему огонь из минометов.
Уцелев от первых взрывов мин, Валентин скатился в соседнюю воронку. Фашисты дали по нему еще несколько мин и перенесли огонь на пулеметчиков. Наши бойцы в свою очередь открыли огонь из пулеметов. Перестрелка возобновилась. Валентин откашлялся, отдышался и опять стал снимать.
Вскоре перестрелка прекратилась, но кинооператор какое-то время лежал в воронке, не подавая признаков жизни.
— Неужели погиб? — заволновался кто-то из красноармейцев.
— Жаль, такого парня потеряли, да еще и нагоняй получим за него, — огорченно сказал Мартынов.
— Да что ты, «потеряли», такие не погибают. Вон он из воронки рукой машет.
— Валентин Иванович, вы ранены? — окликнул Стародубцев.
— Нет, — глухо донеслось в ответ.
— Лежите там дотемна, не шевелитесь и не кричите.
Вечером ребята крепко пожурили кинооператора и в то же время сказали:
— А все-таки, наверное, так и надо снимать. Молодец, Валентин Иванович!
Когда рассказали об этом мне, я подумал: «Все это хорошо, правдиво, колоритно, как говорят кинематографисты. Просматривая эти сюжеты, кинозритель не только увидит войну, но и почувствует ее запах. Только поймет ли этот зритель, что, снимая боевые кадры, кинооператор рисковал своей жизнью больше, чем герои, которых он снимал».
После этого случая, гитлеровцы еще не раз штурмовали дом Стародубцева. Похоже было, что они проявляли к нему какой-то особый интерес. То ли потому, что он имел особое важное значение в нашей обороне (захватив его, можно было легче пойти к берегу), то ли им были известны боевые качества чапаевского пулеметчика, и они охотились за ним. Во всяком случае Харитонов приказал командиру пулеметного взвода гвардии лейтенанту Джеваге чаще бывать в доме НКВД.
Не забывал Джевага и про второй свой пулеметный расчет, который занимал оборону в здании военторга и площади 9-го Января (им командовал гвардии старший сержант Зуйков).
Однажды лейтенант спустился в подвал этого магазина и увидел на стенке велосипедную камеру. Он взял ее, повертел в руках, попробовал на крепость. Постоял, подумал и, разыскав оконную раму, натянул на нее резину, а потом к резине прикрепил шматок голенища. Получилась мощная рогатка. Лейтенант вложил в нее кусок кирпича и швырнул в сторону противника. «Далеко летит!» — отметил, усмехнувшись, Джевага и предложил бойцам бросить во врага вместо кирпича «лимонку». Но как быть с чекой? До броска ее вытаскивать опасно. Чуть промешкаешь с закладкой в рогатку, и граната ударит по своим. Поразмыслив, Джевага нашел способ выдергивания чеки гранаты в момент броска из рогатки. И вот граната, описывая высокую траекторию, летит к врагу и взрывается над его позицией, словно шрапнельный снаряд.
— Отлично! — обрадовались наблюдавшие за действиями командира пулеметчики.
С этих пор они каждую ночь беспокоили противника взрывами «лимонок». Гитлеровцы проводили ночь без сна и тупели, теряли боеспособность.
Хорошо использовал Василий Джевага и снайперскую винтовку. Более тридцати гитлеровцев уложил он из нее за время обороны Сталинграда.
…В начале ноября, ранним утром, гитлеровцы вдруг стали обстреливать из тяжелых орудий дом Стародубцева. Первые снаряды легли вокруг дома, не причинив вреда.
— Плохо что-то они сегодня стреляют, — заметил боец Савельев.