Потом, усмехнувшись, солдат спросил:
— Как вы думаете, товарищ майор, если верить попам, что где-то есть ад, может быть в нем тяжелее, чем нам сейчас в Сталинграде?
Сразу я не нашелся, что ему ответить. А потом шутя заметил: собираетесь из одного ада переселить свою душу в другую?
— Да нет, товарищ майор, не думайте, что я верующий. Просто пришла на ум такая глупая мысль. Я комсомолец, собираюсь вступить в партию.
— Почему же глупая? Вполне обоснованная. Я думаю, что будь с нами рядом сейчас сам папа римский, и он, пожалуй, задал бы стрекача отсюда как можно подальше.
Здесь я вспомнил свою юность и случай, происшедший накануне Октябрьской революции. Тогда я учился в сельской школе. Учился неплохо. Но однажды явился на урок закона божьего неподготовленным, а этот урок, по мнению нашего сельского священника, был самым важным из всех уроков: изучалась родословная святых до рождения Иисуса Христа, что-то вроде «Авраам родил Исаака, Исаак родил Якова» и т. д.
Выслушав трех ребят, батюшка расплылся в елейной улыбке, кого-то похвалил и поднял меня.
Я промямлил себе под нос что-то невнятное и умолк.
— Ты что, не учил урок?
— Грешен, батюшка, не выучил.
— Почему?
— Да вот все думал, как мог родить Исаак Якова, ведь рожают женщины, а он был му…
Не дав досказать, поп хлобыстнул меня линейкой по лицу, потом вцепился в волосы, трепал и приговаривал:
— Да как ты смеешь, антихрист окаянный, богохульствовать?
Затем поп за шиворот выбросил меня за дверь. Но на этом дело не кончилось. Не успел я войти в калитку своего дома, как увидел, что поп стоит во дворе и что-то говорит моему отцу. Я услышал, что он предлагает отслужить в доме молебен и весь двор окрестить святой водой.
Выслушав все это, отец окликнул меня. Я не отозвался, тут же выскочил в окно и только поздно вечером вошел в дом на цыпочках. Однако жесткой кары не миновал.
— А дальше что? — спросил Кривулин.
— А дальше… Я был все время под присмотром попа. Ненавидел его люто и все мечтал отомстить этому извергу в сутане.
— И удалось?
— Да как сказать? В 1924 году по ленинскому набору меня приняли в комсомол, обязали выписывать газеты, журналы. В это время очень популярным был журнал «Безбожник». Я выписал два экземпляра этого журнала: один себе, а один попу. Журналы приходили регулярно, и поп не выбрасывал их до тех пор, пока не распространился по селу слух, что, мол, поп-то наш самый настоящий безбожник: журнал безбожный выписывает. И вот не знаю, по этой ли причине или по какой другой, «святой отец» вскоре покинул село, и больше в нем попы не водились.
При оранжевом, едва мерцавшем свете карманного фонаря я глянул на часы.
— О, браток, почти три часа мы ползем, а конца еще не видно.
— Теперь уже рядом… Идти здесь будет легче, — уверенно сказал солдат.
Действительно, минут через пятнадцать мы добрались до командного пункта полка. Он располагался на берегу, буквально метрах в пяти от кромки волжской воды.
— Сюда, — указал Кривулин на черный проем, видневшийся под невысоким обрывом.
Миновав два крутых зигзага в земле, мы оказались в обшитой досками землянке. Здесь, у входа, обняв автоматы, свернувшись в калачик, на полу спали двое солдат. В дальнем углу писарь выстукивал что-то на машинке. Склонившись над столом, при свете «сталинградки» (так называли сплюснутую артиллерийскую гильзу, приспособленную под коптилку) несколько офицеров рассматривали карту. Среди них я увидел и командира полка подполковника Дмитрия Ивановича Панихина. Он, как всегда, держал в зубах неизменную черную трубку «Мефистофель» и попыхивал ею с особым смаком.
Увидев меня, Панихин бодро поднялся и, припадая на одну ногу (после ранения), подошел ко мне. Выслушав мой доклад о прибытии, он представил высокого, широкоплечего, с волевым лицом подполковника Петра Васильевича Данилова — своего заместителя по политической части. В помещении еще находились начальник штаба полка Михаил Тимофеевич Сочнев — коренастый майор и худощавый, с бородкой клинышком, строго подтянутый, с проницательными серыми глазами начальник артиллерии Василий Игнатьевич Мачулян. Все они, кроме Данилова, были молодыми офицерами, едва ли каждому из них перевалило за тридцать.
— Кадровый? — спросил у меня Панихин.
— Кадровый, но из политработников. Без всякой общевойсковой переподготовки прямо к вам в заместители.
— Знаю. Воюете давно?
— С первого дня.
— Стреляный, значит, гусь?
— Стреляный, и немало.
— Вот и хорошо. А насчет переподготовки не беспокойтесь. Лучшей академии, чем в Сталинграде, нигде не пройдешь.
— Это верно.
— Знакомьтесь с обстановкой и действуйте. Вот вам и вся академия.
Поговорили, как водится в таких случаях, о разных разностях. А потом я спросил:
— На что мне, товарищ гвардии подполковник, обратить внимание, чем заняться сейчас?
Панихин изучающе посмотрел на меня и, улыбнувшись, посоветовал:
— Ложитесь спать. Глаза-то вон как воспалены. Наверное, суток трое не спали?
Я был тронут его вниманием.
ЗАДАЧА НОМЕР ОДИН
Несколько дней я провел в подразделениях. Знакомился с солдатами и офицерами, интересовался их фронтовым опытом и политико-моральным состоянием.
У всех воинов было одно стремление, одно желание — быстрее победить врага.
В одном из блиндажей, в роте старшего лейтенанта Наливайко, мне показали только что выпущенный «боевой листок». В нем было помещено незатейливое стихотворение солдата. Начиналось оно так:
— Обязательно будет бита. Иначе и быть не может, — сказал я.
Наливайко почесал затылок, вопросительно посмотрел на меня.
— Что вы, товарищ старший лейтенант?
— Пополнение будет? Людей у нас не густо. На сегодняшний день у меня в роте всего двенадцать активных штыков.
Такое положение было и в других ротах. Пополнение в те дни прибывало, действительно, туго. Поэтому комбаты опирались на военную смекалку бойцов и свой опыт, днем и ночью совершенствовали оборону: рыли дополнительные ходы сообщения, строили ложные огневые позиции, из которых, для видимости, периодически стреляли.
Знакомясь с личным составом, я одновременно изучал систему обороны, передовую линию полка.
Передовая проходила по резко пересеченной местности, линия ее была сильно изломана. На правом фланге, у нефтесиндиката, немцы вклинивались в нашу оборону. В районе Крутого оврага, напротив, подразделения полка вклинивались во вражескую оборону метров на сто пятьдесят. На левом фланге наши огневые точки располагались прямо на прибрежном обрыве Волги.
К тому же на всем участке обороны полка не было ни одного кирпичного строения, где можно создать хотя бы один опорный пункт. Стоявшие здесь до войны деревянные частные дома после первых бомбежек сгорели и превратились в хаотическое нагромождение, которое совершенно закрывало местность перед нашими окопами.
Гитлеровцы же располагались против левого фланга полка в шестиэтажном доме. Это давало им огромные преимущества: отсюда они пулеметным и автоматным огнем не давали нам поднять головы и под непрерывным обстрелом держали большой участок переправы.
Словом, это был один из самых худших и опасных участков обороны дивизии. И, видимо, потому именно здесь гитлеровцам удалось сделать впоследствии прорыв.
Основательно познакомившись с состоянием обороны, я доложил командиру полка:
— Не нравится мне наша оборона. Особенно опасен овраг Безымянный, который подходит почти вплотную к Г-образному дому. Используя его, гитлеровцы в любое время могут отрезать второй батальон.
— А что делать? Нельзя же ради выравнивания передовой оставить этот полуостров?
— Может, попросим фрицев, чтобы они отошли подальше, освободили этот дом? — пошутил начальник штаба.