Много еще рассказывал Белов интересных случаев, связанных с трубой. В некоторые было трудно даже поверить. Вот один из них.
— Однажды мы со своим напарником — связистом Николаем Качуриным сидели на перекладине у амбразур, наблюдали за траншеями противника, — говорил Славка. — Они были так близко, что мы хорошо видели лица фашистов. Они суетились, устанавливали миномет, присматривались к трубе. «Что они хотят делать?» Вскоре поняли: намереваются бить по трубе. На всякий случай я посоветовал Николаю быстро спуститься вниз, а сам стал наблюдать дальше. Взяв крутую траекторию, гитлеровцы и впрямь стали стрелять по трубе. И не просто стрелять. Они могли бы разрушить ее снарядами. Но им хотелось попасть в отверстие трубы, чтобы уничтожить все, что в ней находится, а трубу сохранить как репер. Поняв это, я крикнул вниз: «Всем уйти в канал борова!» — а сам вынул из упоров перекладину, на которой сидел, и привязал ее кабелем к скобе — на всякий случай: если мина попадет в трубу, то не взорвется рядом со мной. Сам же, ухватившись за скобу, прижался к стене и стал смотреть в амбразуру, считая мины, выпущенные фашистами. Несколько их просвистело над трубой, а, кажется, девятая с грохотом разорвалась над ее верхушкой, и на меня посыпались куски кирпича. Силы мои инстинктивно удесятерились, держась за скобу, я глубоко всунул голову в амбразуру, полностью закрыв плечами отверстие. Еще не успел прийти в себя, как за моей спиной свистнуло так, что больно резануло в ушах, и в тот же миг на дне трубы раздался страшный грохот взрыва. Замкнутая трубой взрывная волна устремилась вверх с необыкновенным шумом и свистом и чуть было не сорвала меня. Если бы я не успел всунута голову в амбразуру и не закрыл ее плечами, то, наверное, задохнулся и был бы выброшен в верхнее отверстие трубы. Но коль не случилось этого, я собрался с духом и продолжил наблюдение. Увидел, как фашистские минометчики, торжествуя, убирали миномет. В то же время до меня донеслись крики «ура» и аплодисменты. Но атакующих не было видно. Когда в трубе осела пыль, я, спустившись вниз, узнал, что «ура» кричали гвардейцы учебного батальона, занимавшие оборону у трубы. Оказалось, что они, заметив выходившую из трубы пыль, приняли ее за дым и подумали, что завод возобновил работу…
Я отправился на левый фланг обороны полка. По пути заскочил в медпункт, который располагался у берега в полуподвальном помещении полуразрушенного дома. Из операционной показался худенький молодой человек в белом халате:
— Начсанслужбы полка гвардии капитан медицинской службы Комелев Николай Кириллович.
Поскольку это была первая наша встреча, я тоже представился.
Устало вытирая пот со лба, Комелев сказал:
— Черт знает, что за день выдался сегодня. Вроде бы и боя нет, а раненые все поступают и поступают.
— Снайперов, наверное, подбросили на наш участок.
— Да, да! Представьте себе, все с пулевыми ранениями. А у этого, которого только что оперировали, два ранения навылет в плечо и одно слепое в шею. Сложнейшая операция была.
— Будет жив?
— Не знаю, сам главный хирург полка Каранадзе оперировал. Рука у него легкая.
С Иосифом Георгиевичем Каранадзе я тогда не был знаком, но как о специалисте-хирурге слышал много. Рассказывали, что он даже в темноте, на ощупь, извлекает у раненых пули, осколки и «штопает» рану. Позже я убедился, что хвалили его не напрасно. Это был хирург высшего класса и благороднейшей души человек. Сотням воинов спас он тогда жизнь.
— Ну и душно здесь, — сказал вдруг Николай Кириллович и предложил выйти на улицу. Молча мы поднялись по ступенькам и тут же, при входе уселись на кирпичи под стенкой. Мимо нас по траншее юркнула девушка с двумя кубиками в петлицах и медицинской сумкой на боку.
— Привет! — кокетливо крикнула она и помахала рукой.
— Кто она?
— Командир санитарного взвода 1-го батальона Оля Гонтарева.
— Гонтарева? Позволь, рассказывали, что в первые дни боев в Сталинграде ее привалило кирпичами в подвале, потом еле откопали.
— Точно она, товарищ майор, — оживился начсанслужбы, — это было 29 сентября, когда фашисты пытались столкнуть нас в Волгу. Беспрерывно бомбили с воздуха и били из артиллерии, то и дело бросались в атаки. Ольга со своей помощницей — санинструктором Дусей — нашли подвальное помещение, организовали в нем медпункт и начали обрабатывать раненых. Однако гитлеровцы порой нажимали так, что им приходилось откладывать бинты и браться за винтовки, а отбив атаку, ползти за ранеными.
Потом от взрыва снаряда случился обвал. Отбивая атаки, гвардейцы одновременно стали откапывать подвал. Мало кто остался там в живых. Ольга была без сознания, и ее отправили в госпиталь. К счастью, там она быстро поправилась и вот, как видите, воюет вместе с нами.
Уже после войны я узнал, что Ольга Ивановна стала женой Николая Кирилловича.
Простившись, я отправился на левый фланг обороны полка. Там вновь осмотрел Г-образный дом и дом железнодорожников. Установил, что оба они связаны между собой траншеей. Это еще раз подтверждало наше предположение о том, что Г-образный дом — крупный опорный пункт гитлеровцев, и к нему, в случае необходимости, они могут в любое время дня и ночи перебросить живую силу из любого района города. Я увидел с этого места, что правый угол восточной стены закрывал собой часть северного крыла здания.
Размышляя над этим открытием, я быстро вычертил план дома на клочке бумаги и тут же определил точку своего нахождения по отношению к этому объекту. Затем, анализируя чертеж, перенес на нем точку своего стояния несколько ближе к дому. Потом провел от нее линию. Она прошла угол восточной стены и, на этот раз, миновав все северное крыло, устремилась дальше. Глядя на только что сделанную схему, я обрадовался и чуть было не закричал «ура».
Обрадоваться было чему: все предыдущие планы штурма Г-образного дома строились на той основе, что торцовая стена северного крыла дома находилась в шести метрах от края оврага Безымянного. В овраге можно было незаметно от врага накопить силы больше полка. Затем стремительно продвинуться до торцовой стены и, бросив гранаты в окна, ворваться в дом. Одновременно наносился удар во внутренний угол дома и вспомогательный, отвлекающий, удар — на торцовую стену его восточного крыла. Последняя находилась, примерно, в ста метрах от обрыва Волги.
При этом всегда получалось так, что, как рассказывали комбаты, противник встречал атакующих внутренний угол дома многоярусным перекрестным огнем пулеметов, автоматов и мелкокалиберных пушек, а атакующих торцовую стену северного крыла отсекал пулеметами из здания 38-й школы, стоявшей через улицу, за Г-образным домом.
Вычерченная мной схема открывала перед нами новую идею штурма.
Вечером я доложил Панихину о своих наблюдениях. Вручил ему и карту огневых точек противника в Г-образном доме, составленную комбатом Кулаевым в результате разведки боем.
На карте значились два противотанковых орудия, размещенных в нижнем этаже северного крыла, и двадцать одна пулеметная точка. Из них, что особенно важно, только два пулемета находились на восточной стене. Остальные же — по стенам дома, обращенным к оврагу.
Слушая меня и разглядывая карту, Панихин молча тянул свою трубку.
— Выходит, что у них на участке в восемьдесят метров стоят два орудия и девятнадцать пулеметов, которые имеют четырех-, пятиярусный перекрестный огонь. И мы против такого огневого кулака бросали свои главные силы. А там, где действуют лишь два пулемета, делали вспомогательный удар. Дела-а, — закончил он.
— Да, именно так обстояло…
— Значит, ты предлагаешь в новом штурме главный удар нанести по восточной стене, против двух пулеметов? Так я понял?
— Так точно, товарищ подполковник. Считаю, что и эти два пулемета можно будет обезвредить и, таким образом, оставить немцев ни с чем. А ворвемся в дом — там станем хозяевами.
— Твои доводы верны, — согласился Дмитрий Иванович. — Немедленно приступай к разработке плана нового штурма. Только, пожалуйста, не пори горячку, обдумывай каждую деталь. А всю подготовку держи в секрете.
— Одному мне трудно будет провести всю эту работу, товарищ подполковник.