Прошло ещё с полчаса. Благинин чувствовал, что замерзает. Волны беспрерывно обдавали его холодной водой, резкий ветер пронизывал до костей. Тело с каждой минутой становилось слабее, появилось чувство, будто начиная от ног кровь стала постепенно застывать в жилах. Вот всё выше, выше… Скоро это оледенение дойдёт до кисти руки, пальцы отпустят тальниковую ветвь, а волна только и ждёт этого, увлечёт его за собой. Благинин закрыл глаза, посиневшие губы что-то беззвучно шепчут. Может быть последнее прощальное слово?
И вот уже оледенение подбирается к руке, которой Иван держится за ветвь, пальцы медленно разжимаются и он падает куда-то вниз…
Очнулся Благинин, когда чьи-то сильные руки взяли его за плечи и поставили на ноги. Открыл глаза. «Что это, уж не сон ли?» — первое, что он увидел — это улыбающееся лицо Тимофея Шнуркова. Рядом с ним — другие охотники.
Благинин хотел что-то сказать, но губы не шевелились. Медленно переставляя ноги, точно пьяный, побрёл вперёд, поддерживаемый товарищами.
А вот и знакомая избушка. Навстречу дед Нестер. Обдало теплом. Кто-то стягивает с него мокрую и надевает сухую одежду.
— Выпей, кровь-то и отогреется, — словно из-за перегородки доносится голос деда Нестера, который подносит к его губам стакан с водкой.
— А лодку вытащили? Там вся добыча, — шепчет Иван, стуча зубами о стакан.
— Вытащили, не беспокойся. Да ты пей.
Иван пьёт, захлёбываясь. По телу растекается теплота.
«Дорогие вы мои, друзья» — хочет сказать Благинин, но слов своих не слышит. Глаза закрываются, и он погружается в сон.
Когда Жаворонков приехал к избушке, в ней уже царило полное спокойствие.
Больше недели Иван пролежал в постели. Днём он себя чувствовал хорошо, а к вечеру знобило так, что Благинин натягивал на себя два одеяла, но унять мелкой дрожи не мог..
— Это у тебя малярия. Холодной-то водой окатило, а она осенью вредная, — участливо говорил дед Нестер и накидывал сверху одеял своё пальто и тулуп, привезённый Ермолаичем. Становилось душно, но дрожь не проходила. И только после полуночи Иван забывался в беспокойном сне.
Когда же становилось легче, Благинин тихо лежал, заложив руки под голову, и думал. В памяти часто всплывал тот день, когда охотники вытащили его из ледяной воды.
«Вот это дружба! И буря нипочём, когда надо товарищу помочь, — размышлял он. — А так ли раньше было, когда в одиночку промышляли? Нет, не было такого. Каждый только сам о себе думал, пропадать будешь руки не подадут. А сейчас… Какой хороший народ пошёл! Вот хотя бы Тимофей или Ермолаич, дед Нестер. Наверное, очень за меня переживали». «Ну, а ты, — спрашивал себя Иван, — разве ты оставил бы товарища а беде?» — и уверенно отвечал: «Нет, конечно!.. Да и никто не подумал бы о себе ради спасения товарища. А всё потому, что дела у нас другие, чем раньше, и сознание другое стало. А какое это хорошее слово: товарищ. То-варищ!..» — сам того не замечая, Благинин произнёс его вслух.
— Ты о чём, Иван? — спросил дед Нестер, подходя к постели Благинина.
— Нет, это я так, Нестер Наумыч. Про себя…
— А-а… А мне почудилось, что ты сказал: товарищ.
— Ага, сказал. Говорю, какое это хорошее слово.
— Верно-верно, хорошее. Да ты отдыхай.
— А вот Илья Андронников какой-то не такой. Скользкий… Будто вытесан из дерева внешне здорового, а внутри гнилушки. Я с ним, дед Нестер, вчера опять поскандалил, — и Благинин рассказал, как это случилось.
Иван ещё спал, когда охотники ушли на промысел. Вместе с ними отправился и Андронников. Дед Нестер проверял на озере выставленные с вечера сети.
Проснувшись, Благинин обратил внимание на полуоткрытую дверь избушки, через которую пробивался сноп солнечных лучей. В просвете между косяками и дверью был виден Андронников. В руках Илья держал большую связку уток. Рядом с ним стояла его жена Настасья, дородная и низенькая женщина в шерстяном полушалке и стёганой фуфайке с подвёрнутыми рукавами. Доносились приглушённые голоса. Благинин прислушался.
— Рыбу я тебе в коробок высыпал, — говорил Илья, — да вот уток штук тридцать. Только смотри не продешеви. Меньше, чем по десятке не отдавай…