Иван улыбался.
— Это не пустяки, Тимофей Никанорыч. Ты попробуй позаниматься несколько дней, бодрее себя почувствуешь. Охотники должны быть крепкими, здоровыми… Вот обожди, я вас скоро всех приучу к физзарядке. И тебя на турник затащу, — пообещал Благинин.
Тимофей отходил от Ивана в сторону, боясь, как бы в самом деле он его не потащил на турник.
Слова Благинина сбылись. Охотники, наблюдая, как искусно работает на турнике Иван, сами стали пробовать делать то же самое, перенимая его сноровку. И теперь многие начинали свой трудовой день с турника.
После завтрака охотники спешили на промысел. Благинин делал всё спокойно и уверенно, по-хозяйски, и лишь когда убеждался, что всё у него ладно пригнано, ничто не забыто, взваливал на плечо тяжёлую ношу капканов, на другое закидывал ружьё и так же неторопливо шагал к пристани, где стояла у него небольшая, но устойчивая на воде ходкая лодка — долблёнка.
На этот раз он изменил своим привычкам. Поднялся раньше других охотников, но не пошёл, как всегда, к турнику — чувствовал ещё слабость после перенесённой болезни, а быстро собрал ловушки и, торопясь, направился к пристани. Нетерпеливо оттолкнул лодку от берега, прыгнул на корму, чуть не свалившись в воду, — и зорьку встречал уже в районе закреплённых за ним водоёмов.
Загнав лодку в рогозовый валежник, Иван положил весло на дно долблёнки, раздвинул перед собой ещё зелёные ветви камыша и начал пристально всматриваться в прибрежные заводи. Тишина… Ветер утих, и вода, окрашенная восходящим солнцем в пурпурооранжевый цвет, неподвижно застыла в берегах.
Рассеивается предутренний туман. Благинин отыскивает взглядом установленные им ещё весной кормовые столики: один, другой, ещё и ещё. Вокруг них разбросаны остатки болотной калужницы, трилистной вахты, земноводной гречихи, телореза и других растений, которыми лакомились зверьки. К столикам на воде в ряске проделаны дорожки — это следы проплывших ондатр. С ближнего камышового щитика спрыгнул в воду бурый зверёк и поплыл, на поверхности видны лишь голова да хвост, да небольшие морщинки волн раздвигаются в разные стороны.
Сердце забилось чаще и, как показалось Ивану, громче. Охотничий азарт у него возникал всегда, когда он видел этих небольших зверьков, которых ему предстояло отловить.
— Ну, длиннохвостые, вот и опять встретились, — вслух проговорил Благинин и, упираясь веслом в валежник, направил лодку к ближайшей кормовой площадке. Здесь он сделал небольшое углубление, установил в нём насторожённый капкан, привязав цепочку к стеблю рогоза.
Охотник объехал все кормовые площадки, на каждой устанавливал капкан, а на больших — два, три. Когда работа была окончена, он удовлетворённо закурил папироску, глубоко затянулся дымом и, не торопясь, направил лодку в камышовую просеку, ведущую на другой плёс.
Над камышами пролетали кряковые утки, в одиночку проносились всегда торопящиеся беспокойные чирки, в вышине два коршуна, что-то не поделив между собой, со стоном налетали друг на друга. Издалека доносились глухие выстрелы. На востоке, чуть выше линии горизонта, повис в небе большой раскалённый диск солнца. Иван смотрел на окружающую природу, которая после появления солнца оживала, окрашивалась в новые, более богатые краски, и ему хотелось петь, петь песню задорную и весёлую.
Закончив установку капканов на старых водоёмах, Благинин проговорил: «Ну, теперь можно и на Епифановское», — и направился на мелководную отногу, уходящую на север от озера Карагол. Прежде, чем начать отлов в «питомнике», он решил посмотреть, как чувствуют себя переселённые им на новый водоём длиннохвостые зверушки. Оставив лодку на лабзе, Иван пешком направился к затерявшейся в камышах широкой заводи. Оттуда доносились частые выстрелы.
«Эх, кого-то нелёгкая занесла?» — подумал неприязненно Благинин.
Раздвинув зелёную стену камыша, он увидел на противоположной стороне озера Фильку Гахова, пятнадцатилетнего подростка, впервые в этом году появившегося в охотничьей избушке у Лопушного. Из осоки торчала его голова. Одно ухо шапки, сдвинутой на затылок, поднято кверху, другое опущено вниз. Над ним часто проносились шилохвости, кряковые, чирки, то стайкой, то в одиночку. Филька поднимался на ноги, вскидывал ружьё и стрелял. Утки ускоряли полёт, то набирая высоту, то сделав крутой разворот, уходили назад.
— Мазила!.. Воробьёв бы тебе на заборе стрелять, — проговорил Иван и, не обращая внимания на громкий шум валежника под ногами, стал пробираться к подростку. Увидя охотника, Филька поднялся из осоки.