Благинин выплыл на плёс, где у него были расставлены капканы. Здесь волны были мельче — камыш широкой спиной загораживал доступ большому ветру. Буря изменила облик береговой линии, нагнала рогозового валежника, уничтожив охотничьи приметы, и капканы разыскивать было трудно.
Не менее полчаса Благинин затратил на поиски ловушек и однако был доволен: промысел оказался удачным, немногие капканы остались пустыми. Видно, чуя непогоду, ондатра вечером усиленно сновала по плёсам, разыскивая корм.
Предстоял трудный путь обратно. Плыть, когда ветер дует в лицо, куда тяжелее и опаснее, чем по ветру. Прежде чем отправиться назад, Иван принял некоторые меры предосторожности: связал капканы вместе с добычей и прикрепил их к сидению, чтобы не потонули, если перевернёт лодку, нарубил кочек и накидал в носовую часть долблёнки — лишняя тяжесть не даст ей крутиться на волнах.
Пока путь пролегал по просекам камышей и мелким плёсам, Иван без большого труда гнал лодку навстречу волнам, но лишь вышел на открытую воду, как её стало бросать из стороны в сторону.
Вал полной грудью наскакивал на судёнышко, поднимал на свой гребень и бросал на другой вал. Вода взлетала кверху, заливалась за борт лодки.
Вскоре одежда охотника стала мокрой до нитки. Осенняя вода растекалась по телу, но Благинин не чувствовал холода, наоборот, лоб его покрыли мелкие росинки нота, которые скатывались на кончик носа и затем на куртку, чёрные, с вороным отливом волосы, выбившиеся из-под фуражки, слиплись в бесформенные сосульки. Он грёб изо всех сил, мускулы рук уже болели от напряжения, а плыть было ещё далеко.
«Одолеет ветер, не дотянуть до пристани», — думал Иван, стараясь держаться ближе к берегу, хотя знал, что прибрежная лабза не принесёт ему спасение.
Там, где озеро делает крутой поворот, на долблёнку наскочила крупная волна, повернула её поперёк, другая хлынула через борт. Благинин старался направить нос лодки навстречу ветру, но в ней уже было вполовину воды и она плохо повиновалась. Новый порыв ветра остервенело захлестнул лодку волной, и та, поддавшись, перевернулась.
«Конец!..» было первой мыслью Ивана, когда холодная волна ожгла его тело. Новым валом лодку отнесло от охотника, отрезав путь к спасению.
Говорят, что утопающий хватается за соломинку. Так и Благинин. Сильными взмахами рук он подвигал отяжелевшее тело к берегу, а что ждёт его там? Зыбкая лабза, на которую встанешь, и она погребёт тебя. За ней камыши, плёса, снова лабза и лишь там, где-то далеко, может быть через полкилометра, твёрдая земля.
«Не выбраться!» — мелькнуло в голове охотника, но тут же появилась упрямая мысль: «Бороться до конца!»
Силы иссякали. До лабзы оставалось каких-нибудь десять-пятнадцать метров, но сознание, что на наносно-илистой почве ему нет пристанища, уменьшало силы и ту волю к жизни, которая не раз выводила его из опасности.
«А не лучше ли сразу?.. — подумал Иван Прекратить движение и…»
Ему стало всё безразличным. И вдруг почудилось, что кто-то сзади его сказал: «Только пузырьки пойдут», и в этом голосе было столько ехидства, что по всему телу пробежала нервная дрожь.
«Пузырьки, пузырьки…» — суетилось в напряжённом мозгу надоедливое слово. «Не бывать этому!» хотел крикнуть Иван и захлебнулся попавшей в раскрытый рот водой. И тут, как сквозь туман, он увидел куст. Тальниковый куст, раскачиваемый ветром, казалось, манил его к себе, обещая спасение.
«Туда!» сообразил Иван, и он больше ничего не видел, кроме развесистого куста, протягивающего к нему руки-ветви.
Тимофей Шнурков сегодня дал волю своему красноречию. Он понимал, как мучительно безделье для охотников и, проиграв партию в шахматы, начал рассказывать, перемешивая были с небылицами. Промысловики кружком уселись вокруг Тимофея и на этот раз слушали его не перебивая.
— А то был и такой случай, — ровно льётся речь старого охотника. — Попросил я однажды своего дружка-машиниста свезти меня уток пострелять. Посадил он меня в свою будку, едем. Паровоз мчит, аж ветер в окне волком воет. Подъезжая к Труновскому, я заприметил с километр в стороне от линии озеро. Уток на нём тьма-тьмущая. Ей-богу, не вру! И такой у меня охотничий азарт разгорелся, так меня на это озеро потянуло, как на свидание к моей Матрёне, когда я за неё ещё сватался. Говорю машинисту: «Сверни паровоз, постреляем». Ну он, верно, подвернул к озеру. Едем тихонечко вдоль берега, а я прямо из окна пуляю. Целый тендер уток набил. Радёхонек до смерти. Да на радости-то и оплошал. Сложил дичь на притулицу у паровозной топки, пока домой ехали, она и изжарилась. То-то моя Матрёна была довольна: как из столовой готовенькое блюдо получила…